Плач третьей птицы

Прибыв в другой монастырь, она, не внимая резонам и утешениям, беспрестанно билась в рыданиях; когда игумения, косясь на огромный цветной портрет иеромонаха, первым делом вынутый из чемодана и поставленный у изголовья, спросила: «а иконы есть у тебя?», страдалица показала крохотный лик Спасителя, вложенный в Новый Завет, и снова залилась слезами: «я не могу без батюшки преуспевать в добродетелях!»; она искренне считала, что одно другому не мешает, даже наоборот; так страсть, если дать ей волю, омрачает, лишает радости, похищает разумение[495].

Сам Лествичник на вопрос как связать плоть свою отвечает: не знаю! отцы советуют, конечно, не молиться, оправдываясь долгом памяти, о бывших возлюбленных, воздерживаться от тучных снедей, избегать праздности, воспоминать о спящих во гробах, представлять червя неусыпающего, не искать приключений, шатаясь по городам и весям, ухаживать за больными, противиться похоти и не слушать беса, уверяющего, что сделать и вожделевать одно и то же и тогда уж, по апостолу, лучше жениться[496].

Понятно, не стоит семинаристов приглашать в женский монастырь огород копать; понятно, не следует к массажистке ходить: пошел послушник спину лечить, впал в блуд, а после будто умом тронулся. Иные проявляют и сверхбдительность: посылает благочинный в школу проповедовать, или на базу за продуктами, или в контору лес выписать, а брат падает в ноги: «прости, отец, не поеду! там женщины!!!».

Но, говорит преподобный Никита Стифат, не красавицы повинны в страстных движениях; корень скрыт в душе, которая как магнит железо привлекает к себе вред, в силу предрасположения[497]. Поэтому срамные токи могут возникать даже от рискованных эпизодов в житиях святых, вслух на трапезе чтомых; «ой, у меня грязное воображение», -беспомощно улыбается Д…

А сколько вредных фантазий вызывают физиологически абсурдные фокусы, вписанные ретивыми блюстителями чистоты в так называемые поновления, перечни грехов, прилагаемые к чину исповеди и с выражением декламируемые духовниками в женских монастырях! Впрочем, и одно услышанное или прочитанное слово порой стимулирует поток ассоциаций… только, по Гоголю, плюнешь да перекрестишься; невозможное дело, чтобы кто-нибудь победил свою природу[498].

Вообще святые отцы мало значения придают собственно телесным поползновениям, в частности быстродвижному демону блуда: он не мешает в познании Бога[499], а искушение, обличающее расположение души к плотским страстям, учит различать закон естества от тирании страстей[500] и потому полезно всякому человеку[501], конечно, если он противится и борется.

Грешит не тело, а дух, пороки сходны и тесно связаны между собою; святитель Игнатий прослеживает развитие блудной страсти от столь распространенной привычки осуждать, выдающей гордость: из-за упорства в пренебрежении заповедью умолкает благодать, а без нее оскудевает вера[502], исчезает радость, властвуют плотские ощущения, совершается падение, а за ним ненависть, ожесточение и холодное бесстрашие, предвестие погибели[503].

Таким образом, важнее всего состояние сердца, девство сердца, по слову святителя Филарета; сначала надо очищать сердце, ибо плоть подчиняется его изъявлению и власти[504], освобождать душевные силы от всякого вида зла[505]. Неудивительно, что среди святых встречаются бывшие блудницы: осознание греха и падения взрывает весь внутренний мир, становится мощным стимулом к покаянию; замечено, те, кто с прошлым, в монастыре живут строже и внимательней.

Более того, младенческая чистота, если б можно ее сберечь, ничего не стоит, потому что естественна, не добровольна, дана даром; а невинность предстоит приобретать[506], наживать, завоевывать, добывать в подвиге, в борьбе выше сил; и не может душа одержать победу только собственным старанием и трудом, если не будет подкреплена помощью и защитой Господа[507].

Иногда выбирают монашество, спасаясь от брака, не желая угождать[508] и мучиться в супружестве; имеются железные доводы: кому охота детям сопли утирать, потеть у плиты, вонючие носки стирать да еще пьяный муж станет колотить по субботам, где они теперь, непьющие-то! Между прочим, похожие обоснования девства приводил состоявший в браке Григорий Нисский: неволя, болезненность родов, семейные ссоры, прелюбодеяния, вероятность остаться без потомства, нужда, от которой любостяжание, страх за детей и горести, когда они, возмужав, обманывают надежды[509].

Аргументы сильные, но устоять на них трудно, а уж возрасти вряд ли кому удается: у монашествующих эгоцентризм трансформируется в культ здоровья; некоторые постоянно от чего-нибудь лечатся диетами, капельницами, таблетками, гимнастиками, ухаживают за собой, холят и лелеют тело, ужасаются грядущей старости, беспокоятся о внешности: ах, растолстела… на прямой пробор мне не идет… как я плохо выгляжу; но которая жалеет, что очи посинели и плоть увяла, не будет обрадована бесстрастием[510].