Плач третьей птицы

Кто уразумел свой собственный ум? – риторически вопрошал святитель Григорий Нисский; в самом деле, реально ли выступать одновременно субъектом и объектом изучения! по замечанию Иоанна Златоуста, нисколько мы не знаем сущности души, ни какова ее субстанция, ни в каком месте тела она находится [356].

Тем не менее познать себя призывают не только античные философы, но и святые отцы; «никто не может познать Бога, если не познает прежде себя самого» [357], учит преподобный Никита Стифат; «постарайся войти во внутреннюю сокровищницу свою и узришь сокровищницу небесную» [358], утверждает преподобный Исаак Сирин; «внемли себе, – призывает святитель Григорий Палама, – себя самого надзирай, блюди, осматривай и обсуждай» [359].

Психологические подходы бесплодны, бесперспективны, потому что нейтральны, лишены ценностных критериев; они сводят проблему души к изучению отдельных переживаний и нарушений расплывчатой нормы, игнорируя понятие вины и ответственности. Оценивать себя имеет смысл только в сравнении, только в отношении к Истине, только в сопоставлении с Божественным законом, только в свете Христова Лика.

Святитель Григорий Нисский, тонкий знаток человеческой природы, советует применить для самопознания метод, так сказать, апофатический, не отождествляясь, вопреки обыкновению, с какими-либо качествами, пусть ценными, но действующими лишь в здешней жизни: телесной силой, красотой, богатством, славой; ведь всё преходящее – не наше; следует заботиться лишь о вечном и постоянном [360].

Вникай в себя и в учение [361], призывает ученика апостол Павел; это значит читать Евангелие всякий раз заново, пересматривая своей жизнью прежде заученное или внушенное; это значит не идеальничать, а соотносить реальность собственных поступков с заповедями, безжалостно распознавая жалкую подоплеку благих намерений; митрополит Антоний Сурожский рассказывает об одном пытливом прихожанине, который в эпизоде с грешницей, осуждаемой иудеями перед Спасителем, честно видел себя евреем, в отличие от прочих оставшимся, чтобы бросать в нее камни.

Только евангельский критерий плодотворен для самооценки; измерение масштабами заповедей приводит к весьма живому чувству глубочайшего падения, безнадежного банкротства, крайней нищеты; увидеть себя во чреве греха, как во чреве кита, ощутить паршивой овцой, признать мертвецом смердящим [362], проданным под грех рабом [363] – мучительная, но животворная трагедия.

Отвращение к растленному существу, плененному подлыми инстинктами и лживыми идолами, потрясает до дна, исторгает закхеев вопль: «я больше не буду!» и приводит к покаянию, составляющему сущность иноческого жительства [364]. Покаяние же стимулирует строгое испытание совести, зрение греха своего [365], ежедневное открытие печального несоответствия божественному идеалу. Познание себя есть познание своей немощи, приводящее опять-таки к покаянию.

Трусливая склонность держаться поверхности, не приступая к глубинам сердца [366], уподобляет большинство из нас человеку, который отошел от зеркала и тотчас забыл, каков он [367]; мало печалиться о грехах, лелея причины их [368]. Вседневные события как раз и служат зеркалом, отражающим внутренний хаос, и было бы уместно исследовать страстную подоплеку столкновений с окружающими, греховную природу застарелых комплексов, фобий, эмоций, замутняющих взор, искажающих представления о Боге и мире подобно зеркалу тролля в сказке Андерсена.

С. на огородном послушании то и дело отдыхает в тенечке, указали на лень – рыдает; Н. повыдергивала вместе с сорняками полгрядки, упрекнули – огрызается, А. проповедует ахинею о предопределении, обличили в невежестве – грубо отшила и еще два дня кипела и дулась; а вот Д. ничего не возражает, но даже походкой демонстрирует терпеливое несение несправедливых обид: всеми владеет неосознаваемая повальная страсть – всезлобнейшее самолюбие [369] – ради которой человек, избегая евангельского света, норовит скрыться между деревьями [370], неустанно сочиняя сложные утонченные объяснения.

Прискорбная привычка к оправданиям оборачивается соблазном и предательством; избрав фиктивный подход к собственной персоне, так и остаемся во лжи, отвергаем путь совершенствования, всё равно как если бы возвратившийся блудный сын, пресытившись пирами и тельцами, забыл о былом сиротстве, о наготе и стручках, кое-как, формально, лишь из страха вновь низринуться в общество свиней, помогал по хозяйству, скучал и никогда не пытался понять сокровенного языка своего сердца, на котором звучал отцовский зов. «Есть тебе дело, душа моя, – взывает святитель Григорий, – исследуй, что ты такое, куда тебе стремиться, откуда ты произошла и где нужно остановиться…» [371].