Плагиат (Исповедь ненормального)

Тронулись. Бойкий «одуванчик» трещит по-русски; только что закончила институт им. Патриса Лумумбы в Москве. Всё знает. Путь в центр пролегает через старый район Ведадо. Особняки, оставшиеся с колониальных времен, утопают в зелени. Улицы чистые, и никакой рекламы. Набережные-«малеконы». На берегу залива огромная фигура Христа. Одуванчик-Кончитта статую бога не комментирует, говорит по-испански, делая вид, что объясняет шофёру нечто важное.

В старой Гаване время застыло в американских 50-х, во времени правления «диктатора» Батисты. Огромные порталы с колоннами на площадях, витражи, широкие окна и балконы и… красные черепичные крыши. Капитолий — копия вашингтонского Белого дома, крепость Сан Карлос де ла Кабанья. В центре города — площадь имени всё того же загадочного Хосе Марти с мемориальным комплексом. На улицах множество машин, преимущественно советские «лады», «москвичи», «зилы» и «камазы» и старые, 50-х годов, американские «доджи», «олдсмобили» и «шевроле». Эти вылизаны и ухожены как новенькие, как в старом кино.

А вот их гостиница — самая роскошная на всей Кубе — «Ривьера». Незадолго до революции её построили американские гангстеры — для себя. Чудо комфорта, вкуса и архитектуры. Для русской «арт-делегации» комсомолом забронированы четыре роскошных номера с телевизорами, холодильниками и кондиционерами. По одному одноместному для Гусева и Кварцхавы, один трёхместный для музыкантов и один четырёхместный для обслуги.

В дороге Кончитта основательно проинструктировала ребят на первое время — что можно, что нельзя, а что необходимо.

Внизу, в буфете, основательно затарились колой и минералкой: воду из-под крана пить не рекомендуется. Мальчишке-носильщику — ровно двадцать песо, хотя он со слезами бормочет заученное на ломаном русском заклинание о голодной семье и маленькой сестричке, умирающей от малокровия.

Единственный концерт — в сборной новогодней солянке во Дворце Революции перед Фиделем и его большими шишками. Это через неделю. Репетиции зачем-то назначили на каждый день; даже Кварц не сумел их переубедить.

Оставшись один, Гусев направил прохладу кондиционера на широкую кровать с шёлковым покрывалом, открыл бутылочку лимонада, освободился от обуви, лёг, отпил, поставил бутылочку на тумбу и потянулся. Прикрыл глаза.

Но едва усталая от впечатлений дрёма стала его окутывать, раздался стук в дверь.

— Что! — хрипло выкрикнул Гусев и открыл глаза.

В номер вошёл Кварцхава. С мокрой причёсанной головой, в шортах, с полотенцем на плечах.

— Разве так можно, по-свински, — проворчал он. — Помылся бы, переоделся.

— Гоша, ты?.. А я не спал. Только прилёг. — Гусев потянулся к бутылке, выпил половину большими глотками. Лимонад был тёплый. Поднёс к глазам часы, ничего не понял. — А сколько времени?..

— Часа полтора дрыхнешь. Подведи стрелки, не в Ленинграде уже.

— Блин… чего-то я…

— Нет, брат, так нельзя. Надо тебя расшевелить. Иди помойся, а я принесу чего-нибудь выпить и закусить. Десять минут.

Кварц вышел, а Гусев, ощущая в голове сгусток, пошёл под душ.

Вскоре они сидели на широком балконе, выпивали ром, ели жареную рыбу и смотрели на закат. На набережной гуляли туристы, играл пасэос — оркестр в народных костюмах. Быстро темнело. Ещё быстрее у Гусева менялось настроение. Он выпил, наелся рыбы, каких-то овощей, приправ и теперь смотрел на этот мир как на волшебные декорации, построенные силами людей и природы специально для него, чтобы ему было здесь хорошо.

— Хорош пьётся, — заметил Гусев и взял в руки бутылку: — «Havana Club Reservo» — прочёл он на этикетке. У нас какой-то невкусный продаётся.

— Это хороший ром. Пятилетней выдержки. И стоит пять долларов. А трёхлетний, «Havana Club Silver Dry», который у нас продаётся, три доллара.

— Логично.

— Из него здесь делают коктейль «Дайкири».

— Знакомое слово. Надо попробовать.

— Есть ещё семилетний, «Havana Club Anejo», такой тёмный, как кофе. На десятку тянет.

— Как ты тут успел всё разведать. Наливай, не умничай.

Гусев и Кварцхава выпивали не в первый раз и ощущали себя почти на равных. Первый был командиром, второй — замполитом. В неформальной обстановке они называли друг друга Витёк и Гога.

Слева виднелась площадь Революции; в тени у колонн стояли вызывающе одетые дамочки всех оттенков. Кожа у них развратно лоснилась, «одежда» не прикрывала, а наоборот подчёркивала всё манящее и выпирающее. Хотя полицейских в Гаване казалось больше, чем самого населения, проститутки чувствовали себя вольготно.

— А что здесь бабы? — поинтересовался Гусев. — Тоже платить надо?

— Обязательно. Практически все женщины — проститутки. Все-все. Замужние, партийные, врачи, педагоги, герои революции. Абсолютно с любой можно договориться, это я точно знаю.

— Откуда ты всё знаешь?

— Знакомый возил сюда оркестр баянистов.

— А, ну да. Вы же такой народ, везде побывали.

— А допустим, эта… ну эта наша… одуванчик…

— Кончитта? Даст. Я уверен. Если не за деньги, то по работе. Они же все пишут.

— Оперу?

— Оперу. Опер велел всем писать.

Они радостно рассмеялись старой избитой шутке.

— Сигару хочешь?

— Не.