Плагиат. Повести и рассказы

Начал он с реформы народного образования, к которому власти предержащие у нас всегда питали безотчетную слабость, хотя благосостояние государственности ни прямо, ни косвенно от него не зависело никогда. Павел Яковлевич распорядился изгнать из гимназии всех учащихся недворянского корня и учредил для них школу мыловарения с преподаванием закона божьего, арифметики, плетения лаптей и рукопашного боя; по мнению нового градоначальника, эта мера должна была способствовать воспитанию сильного духа в простонародье, который возможен только при уме незамусоренном и бодром. За реформой образования последовала своего рода санитарная реформа: узнав, что на протяжении целого тридцатилетия глуповцы не смогли вывести тараканов, потому что никакие обыкновенные методы травли их не берут, Павел Яковлевич повелел во всех домах писать на стенах заклинание Святого великомученика Ареопагита, и, как это ни удивительно, насекомые вдруг исчезли; а впрочем, ничего удивительного тут нет: Глупов испокон веков такой был заклятый город, что пробрать его могли исключительно чудеса. Затем последовала вторая в истории города перепись населения — первую провели еще татары в середине тринадцатого столетия, —  и вдруг оказалось, что глуповского населения насчитывается только 214 персон обоего пола; такую скромную цифру перепись показала по той причине, что большинство горожан попряталось от счетчиков-доброхотов из числа здешней интеллигенции, попряталось так… как говорится, на всякий случай, в рассуждении, что вот, не дай бог, запишут ни за что ни про что в какую-нибудь каверзную книгу, а потом расхлебывай, попряталось, имея в виду пословицу: «Побереглась корова и век была здорова».

Самым значительным преобразованием Павла Яковлевича была реформа следствия и суда. Следствие, которое прежде велось, как свидетельствует летописец, «с чувством, по целым годам, до полного измождения обвиняемого, когда он уже отца родного готов был с радостью выдать за пятачок, не то что себя оговорить во всех мыслимых и немыслимых преступлениях, и потому много находилось виновных, которые были невиннейшими людьми во всех землях, кроме Персии, Турции и России», —  так вот это следствие Павел Яковлевич отменил. Из видов максимально стройного отправления законности дознание теперь вменялось в обязанности суда, состоявшего из председателя, двух его товарищей [44] и коллегии присяжных заседателей в составе одиннадцати глуповских горожан.

Однако первые же пробы новой системы судопроизводства со всей ясностью доказали, что реформа нуждается, по крайней мере, в существенной доработке. Например, слушалось дело регента соборного хора Пивоварова, который насмерть засек свою жену только за то, что она пару раз неосторожно перемигнулась с пономарем; так вот, присяжные заседатели вчистую оправдали убийцу, а преподаватель мыловаренной школы, входивший в коллегию заседателей, даже сочинил особое мнение, в котором он уничижительно отзывался о женском поле и требовал от властей официального разрешения «самолично казнить их сестру, —  как записано в летописи, —  всякими подручнодомашними средствами вплоть до тележного колеса».

Затем Павел Яковлевич реформировал питейное дело, повелев торговать горячительными напитками не только распивочно, но и навынос, что, впрочем, и прежде не возбранялось, но прежде спиртное, во всяком случае, не выносилось для продажи на перекрестки. Потом он провел реформу печати, составив для «Истинного патриота» реестрик тем, отвечающих духу времени, и реестрик строжайших тайн, отнюдь не предназначенных для печати, среди которых значились почему-то такие общеизвестные вещи, как отсутствие в городе отхожих мест и качество продукции фарфорового завода. За реформой печати последовала денежная реформа: деньги велено было держать не в чулках да в кубышках, а на цивилизованный манер в Земельно-промышленном банке, отделение которого нарочно открылось в Глупове и периодически прогорало, так как большинство глуповцев и под страхом смертной казни нельзя было заставить вот так просто взять свои кровные денежки и отдать. Совершилась также реформа городского управления, состоявшая только в том, что по субботам Павел Яковлевич теперь непременно появлялся на балконе своей резиденции и держал якобы с народом совет по вопросам обыкновенно возвышенным, отвлеченным. Положим, в очередную субботу, ровно в час пополудни, выходит Павел Яковлевич на балкон, приветствует подданных легким взмахом руки, принимает картинную позу и начинает: