Плаха да колокола

Тогда бы она узрела с ужасом, что, неизвестно каким образом проникнув в квартиру, у порога застыл мужчина. Лицо его скрывали шляпа и полумрак. Заскрежетав зубами от гнева и ревности, незнакомец готов был броситься к любовникам, беспечным в сморившем их сне, но остановился. Что-то сдерживало его, хотя заметно было — весь он дрожал. Немая сцена длилась несколько минут, пока бесстыжее голое тело женщины не шевельнулось. Незнакомец отпрянул. Но тревога оказалась напрасной: любовники спали крепким сном. Подождав несколько секунд, убедившись в их ровном дыхании, он сделал осторожный шаг, другой, третий назад, развернулся и принялся обследовать квартиру, начав с гостиной. Не зажигая света и пользуясь лишь рассветным полумраком, незнакомец задержался у стола с остывшими яствами и питьём, высмотрел бутылку, сделал из неё несколько глотков и сунул в карман. На кухне он несколько минут вслушивался в тихое похрапывание раскинувшейся на полу бывшей актрисы. Ждал ли он её пробуждения или обдумывал план дальнейших своих действий, трудно было догадаться, так как, заметно успокоившись, он вёл себя крайне осторожно, и лицо его сохраняло теперь непроницаемое выражение. Наконец, приняв решение, он вытащил платок, развернул на ладони и, поднеся ко рту спящей, потряс её за плечо. Неописуемый ужас полыхнул в глазах актрисы, когда она очнулась и разразилась бы диким криком, если бы он мгновенно не закрыл ей рот платком.

— Не пугайтесь! — предупредил он её гадливым шёпотом. — Я вас не трону, если будете молчать! Молчать сейчас и после! Понятно?

Она таращила от ужаса глаза, попыталась вскрикнуть, но он втолкнул ей платок в рот ещё глубже, и жертва стала задыхаться.

— Подохнешь, подлая сводница! — сдавил он ей горло.

Актриса захрипела и смолкла. Он ослабил руку, похлопал по щекам и тут же угрожающе занёс кулак над её головой:

— Молчать, если дорога жизнь!

Актриса замерла.

— Вы меня знаете, Аграфена Валериановна, я своим словом дорожу, — продолжил он спокойнее.

Молчание было ему ответом.

— Не бойтесь. Ни Павлину, ни её дружка я не тронул и пальцем. Бог им судья. Сейчас я уйду, но возьму с вас клятву.

Актриса испуганно заморгала в ответ, соглашаясь на все условия.

— Вы умная женщина, я в этом не сомневаюсь, — изобразил он мрачную улыбку. — Я потребую от вас самую малость. После моего ухода вы сразу покинете этот дом. Ясно?

Актриса кивнула, видно было, что она пришла в себя и уже здраво оценивала обстановку.

— Не вздумайте со мной играть в игры или не выполнить того, что я прикажу, — отчеканил он жёстко. — Вы знаете, кто я такой и каковы мои возможности. От меня не скроетесь нигде!

Женщина жалостливо простонала.

— А требования мои ничтожны, — сменив тон, продолжал он. — Вы никогда не видели меня здесь. Об остальном, в том числе и любовных связях ваших квартирантов, можете говорить что вздумается, даже правду, но!.. Но только тем, кто уполномочен будет вас спрашивать об этом! Ясно? И не вздумайте трепать лишнего!

Он снова взмахнул рукой, и она в страхе зажмурилась.

— Отсутствовать вы должны столько, сколько я потребую. Когда необходимость сия отпадёт, — злодейская улыбка исказила его бледное лицо, — я сам дам вам знать. У вас есть подруга. Я знаю. У неё и укройтесь. Придумайте причину и не высовывайте носа, если хотите жить.

Актриса закрыла глаза в молчаливом согласии, а когда открыла их, никого поблизости не было. Только платок, который он впопыхах забыл, сжимала она в своей руке. Платок был чёрным, храня резкий неприятный запах пота.

IV

За что в губрозыске Абрама Зельмановича Шика между собой прозвали не Бертильоном в честь знаменитого основателя уголовной антропологии, а именно уменьшительно-ласкательно Бертильончиком, теперь уже мало кто помнил. Пошло это якобы от Деда — Легкодимова Ивана Ивановича, больше других посвящённого в историю такой заковыристой науки, как криминалистика, и лучше остальных знавшего Абрама Шика по совместной службе ещё при проклятом царизме. Он его и за собой поманил в народную милицию, когда пришла пора выбирать, жить или загибаться от голода. Так, во всяком случае, накоротке, между суматошными сборами объяснил любопытствующим Ковригину и Сунцову начальник губрозыска Турин. Философствовать да разглагольствовать особо времени у него не было, вечером уходил поезд, Турин отбывал в Саратов, срочно вызванный туда по непредвиденным обстоятельствам секретарем губкома.

Укладывая в портфель самое необходимое, Турин добавил, что, несмотря на преклонный возраст, в профессиональных качествах Шика он не сомневается, иначе не рекомендовал бы им взять его в помощники для более быстрого и успешного выполнения задания по обезвреживанию замаскировавшегося в губкоме врага, едва не подведшего под монастырь самого товарища Странникова.