Пламень

В саду переплескивались с вечерним светом липы да плыл сладкой волной малиновый звон. Будто ходил кто-то невидимый и нежный, скликая на землю ангелов. А на земле лазоревые цвели цветы и, что перлы, переливались по клейким лепесткам росы. Малиновый звон манил за сизые дали узывчиво, с жемчужно-белыми сливаясь далекими туманами… Над стройной, белой сельской колокольней, овеянной пухлыми темными липами, белокрылые вились ангелы. Звонили в серебряные колокола.

А зачарованный звоном и зовами-снами, зовами ночи, перешептывался Крутогоров с цветами:

— Кто зовет меня?

Но цветы шелестели лепестками:

— Не знаем.

Смутно Крутогоров чуял:

— Это она…

И шел, цепляясь за распустившиеся мокрые розы, влекомый малиновым, звоном, к синим жемчужным туманам. А в сердце его цвели черные, змеиные цветы. Молчаливые бушевали, окованные демоны. И пел звездный ураган: "Люда".

* * *

Крутогорова кто-то окликнул. В алее звенел шпорами, пригинаясь, Гедеонов. Вострые, впалые, суженные глаза его в сумраке неуловимо кололись, как концы игл. Продолговатая голова, качалась, как у змеи, приготовившейся к нападению. Его бил недуг.

— Я… тебя не узнал… — дымил он сигарой. Плевал яростно на цветы. Скрипел зубами:

— Чер-рт… Не знаешь, куда и деться от этой дряни — цветов!

Ноги его тряслись.

— Отовсюду прет эта гадость… Негде вздохнуть! Цветочные почки разрывались под теплой росой. Лили аромат. А ночные зори пылали голубыми пожарами. Но Гедеонова только мутило это. Ибо красотой зорь, цветов, звезд и мира наслаждались люди. Гедеонова же радовало только то, о чем не только прокаженные и рабы, но и сильные, подобные ему, Гедеонову, не знали, не догадывались и чего не видели никогда.

Красота цветов, зорь, солнца хоть и не так остро, как одаренных священным огнем свыше, а трогала Гедеонова. Зажигала восторгом. Но тотчас же и подымала на огненных копьях зависти и ревности. Ибо не одному ему на свете была дана…

Зацветала ли голубая заря, вспыхивало ли светло-алое, победное солнце — Гедеонов, забыв про зависть, в сладком замирал восторге… Но смертельно жаль ему было, что не на одного его брызнули златотканые лучи солнца. Лучи эти вливали ему уже в сердце не наслаждение, а смертельный яд. Проклинал он солнце… Закрывал глаза и в темноту бежал.

Кадил ли ароматом распустившийся, обрызганный росой мак, шумел ли протяжным шумом лес, баюкая сладкой музыкой, — так же, забыв про зависть, трепетало сердце Гедеонова от нахлынувшей, словно сон, радости. Но пробуждалась зависть сатаническая и ревность всепопаляющая.

— Как проститутка, эта природа… — харкался Гедеонов. — Всем доступна… Но и проститутка рабу или прокаженному не отдается… А природа к этим-то и благоволит больше…

Солнце Гедеонов клял и хулил непрестанно. И никогда не показывался на яркий солнечный свет, чтобы не унизиться перед рабом, к кому солнце благоволит больше, чем к властителю мира.

Вот если б надеть на земной шар этакое чехло, — мечтал Гедеонов, — чтобы скрыть от людей солнце, звезды, облака, дожди, да устроить бы нечто вроде аренды-откупа на небо, солнце, звезды и дождь, — ну тогда бы другое дело!..

Тогда бы уж Гедеонов не проклинал мир, но благословлял бы. Под всемирным-то колпаком бы сады красоты невиданной, с фонтанами, озерами и водопадами, обнес бы их высокой гранитной стеной, открыл бы солнцу и дождям, да и жил бы один-одинешенек, наслаждался бы единственной в мире, никому не ведомой красотой, сколько душе угодно.

А если б кому захотелось взглянуть на солнце животворящее, — в темноте-то, без солнца и влаги, под колпаком долго не проживешь, — Гедеонов за дьявольскую пытку (без пыток ему и жизнь не в жизнь и красота не в красоту) открыл бы над какой-нибудь ямой небо и солнце — любуйся, счастливец!

Но уж ни за какие пытки в мире никого не пустил бы к себе за гранитную ограду…

Хорошее дело — колпак над землею и аренда-откуп на солнце!

Но опять обжигало Гедеонова бурым огнем зависти неутолимой и ревности. Ведь раньше-то люди наслаждались красотой мира — как же быть с теми? С них уж откупа не возьмешь. Да и никакие откупы не утушат всепопаляющей зависти к ним…

— Положим, — размышлял Гедеонов, — те, о ком говорят, будто они наслаждались жизнью, только на самом деле мучились… Может быть, это все фантазии поэтов да историков…

Зато тех, кто живет и наслаждается красотой теперь — Гедеонов подушил бы под колпаком, ой, подушил бы! Уж отомстил бы за прежнее упоение красотой…

— А как же с будущими… — тревожился Гедеонов. — Ведь после меня проклятая чернь все-таки найдет путь к солнцу?! Попередушить ее загодя?.. Но как же без пыток быть?.. В смертный страшный час на пытке только и можно будет отвести душеньку…

Эка! — утешал себя он, — с будущим можно будет покончить единым махом. Когда к тебе придет смерть — нажми этакую кнопку, чтоб от земного шара не осталось и следа, и чтоб потом ничто уж не жило.