Пламенная кода

Носов приближался к окраине поселка. Геометрически точно размеченные дворики, огороженные простенькими оградками высотой не более фута. Причудливые извивы чужой растительности. Резкие, бьющие по обонянию запахи. Словно по линейке начерченные дорожки, выложенные ребристой плиткой – для чего? чтобы удобнее было бегать босиком?.. Пустые окна почти игрушечных домиков, в которых взрослому человеку и повернуться-то негде, а уж эхайну наверняка приходилось двигаться согнувшись в три погибели. Он не удержался и завернул в один из таких домиков, постоял на пороге. Удивительно: внутри помещение казалось намного просторнее, чем снаружи. При желании здесь можно было бы разместиться и вдвоем. С милым, говорят, рай и в шалаше… Люди ко многому могут приспособиться. И ведь приспособились! Он уже знал: даже здесь, в условиях не в пример более комфортных, нежели сгинувшие во тьме истории концентрационные лагеря, но все же глумившихся над привычными с детства представлениями о личной свободе, люди сходились, занимались любовью, расставались и снова сходились. И тогда этот шалаш на короткое время становился райским уголком… Пол был прихвачен налетом просочившейся через неплотно запертую дверь пыли и истоптан рубчатыми ботинками. Личных вещей не было. Эхайны смотрели сквозь пальцы на мелкие вольности, вроде графий, впопыхах прихваченных из безвозвратно сгинувшего багажа, и каких-нибудь безделушек из прежней жизни. И даже сами в меру своего понимания пытались придать герметическому бытию иллюзию комфорта. Вон даже поместили в каждом домике кристаллики с библией для воспроизведения на местных аналогах «читалок» – несмотря на то, что пассажиры «Согдианы» в большинстве своем традиционно были атеистами, а тот же Жерар Леклерк, например, исповедовал релятивизм. Покидая узилище, мало кто озаботился сувенирами в память о прошедших годах. Уходили не оборачиваясь, не срывая местных цветов для гербария, не нагибаясь за камушками, не делая на память экспресс-графий. Забирали только то, что принесли с собой. Словно бы желали поскорее вычеркнуть это время из собственной жизни. Да оно и было по сути вычеркнуто.

И все же – один потерянный заложник или пятеро?

То, что эхайны повсюду натыкали регистраторов, облегчало восстановление общей картины происходившего, но ни на что не давало убедительных ответов.

Командор Хендрикс и еще трое смельчаков, рискнувших встать на пути эхайнских карателей, были безусловно убиты.

Регистраторы зафиксировали моменты смерти в цвете, в прекрасном качестве изображения и с привязкой к временной шкале.

Но сейчас эти четверо вместе со всеми остальными заложниками находятся на борту одного из восьми галатрампов специального назначения, на полпути к Земле, где толпы медиков сдувают с каждого пылинки и выполняют малейшие прихоти.

Носов был материалистом и в чудеса предпочитал не верить.

Но что это было? Какой-то фокус? Наведенная иллюзия? Нарушение принципов физической причинности?

И, черт дери, с какой стати приключившееся чудо вдруг оказалось связано с личностью Северина Морозова, от которого все ожидали чего угодно, но только вот чудес еще не хватало?!

Этот юнец, ставший главным источником неприятностей для огромного круга людей, к своему таинственному происхождению добавил еще одну загадку. Количество потерь при силовой акции ожидаемо приблизилось к статистическим показателям. Но Северин Морозов явился с тем, чтобы переиграть ситуацию, и резко изменил статистику в пользу живых.

А напоследок самое отвратительное: куда этот молокосос-чудотворец запропастился, как исхитрился удрать с наглухо заблокированной станции? (Носов Фаберу: «Вы нашли Морозова?» Фабер: «Нашел, но…» Носов, зловеще: «Вы ведь не хотите мне сообщить, что он куда-то пропал?» Фабер, уныло: «Не хочу… а придется». Носов, свирепым шепотом: «Вы ведь не станете утверждать, что нарушили мой приказ и оставили его без присмотра?» Фабер, с отчаянием: «Он меня прогнал! И тогда я, дабы не терять время зря, отправился спасать группу Оберта…» Носов, с ядовитой иронией: «Вы ведь у нас здесь главный спасатель, не так ли? Кто же еще с этим мог справиться кроме вас?» Фабер, со слезой в голосе: «Я не позволю вам… Это несправедливо!» Носов, зловеще, переходя на крик: «Кто говорит о справедливости? Мир вообще несправедлив! Ступайте с глаз долой, берите с собой кого хотите, переверните всю станцию, но Северин Морозов должен стоять передо мной, на том самом месте, где сейчас ошиваетесь вы, господин инспектор Фабер, сколь бесцельно, столь же и бесполезно, мать вашу!..» Разумеется, Фабер его не нашел. Этот пентюх и собственные штаны на себе не отыскал бы… Зато спустя шесть часов, спасибо все тем же регистраторам, стало ясно, каким образом и каким маршрутом Северин Морозов беспрепятственно покинул «Стойбище». Он обманул системы станции, с определенного момента находившиеся под полным контролем инженеров Федерации. Причем сделал это до безобразия просто и потому элегантно.)