Заграничное мое странствование продолжалось недолго. Осенью я уже был в Петербурге и однажды в одном из переходов гостиного двора неожиданно встречаю Анну Фетисовну с корзинкою гарусного вязанья. Поздоровались, и я ее спрашиваю о княгине, а Анна Фетисовна отвечает:
– Я о княгине, сударь, ничего не знаю – мы с нею расстались.
– Неужели там, за границею?
– Да, я одна вернулась.
Зная их долголетнюю свычку, почти, можно сказать, дружбу, я выразил непритворное удивление и спросил:
– Из-за чего же вы расстались?
– Вы эту причину знаете: при вас было…
– Неужели из-за австрийского императора?
Анна Фетисовна минуту промолчала, а потом вдруг отрезала:
– Что же мне вам сказывать: сами видели… Он очень вежливый и в том ему честь, а мне за княгиню больно стало – за их необразование.
– Да что же тут касалось образования княгини?
– А то, что
– Я, – говорю, – не видал, чтобы там над нами смеялись.
– Нет-с, не там, а в гостинице – и швейцар, и все люди.
– Чту же они вам говорили?
– Ничего не говорили, потому что я по-ихнему не понимаю, а я в глазах их видела, как они не уважают нашу необразованность.
– Ну-с, – и этого вам было довольно, чтобы расстаться с княгиней!
– Да… что же… чего удивительно, когда господь точно смесил нам языки, и мы не стали ни в чем понимать друг друга… Нельзя оставаться, когда во всех наших мыслях стало несогласно, я и отпросилась сюда. Не хочу больше служить: живу по своей серой природе.
В этой «природе» чувствовалось настоящее
Княгиня недаром называла ее «пламенною патриоткою».