Пламенный лед

Она не пыталась скрыть боль, и та буквально сквозила в тихом голосе. Он опять молчал, и выдерживать это становилось невыносимо. Как бы это ни банально звучало, но лучше бы он бесился, кричал, только не эта убийственная тишина. Нервы натянулись и, не выдержав напряжения, ослабли, словно где-то внутри раскрутили колки. На Лизу накатила слабость, мучительно болела голова, хотелось пить. Что-то лопнуло, заполняя ее существо равнодушием. Она устала. Устала не за эти несколько дней, а вообще. От сомнений, от постоянного страха, от неопределенности. Думала, что справилась с этим, но оказалось, что ничего у нее не вышло, и все это время она ждала конца.

- Я не знаю, кто я для тебя, Макс. Не знаю, что будет завтра. Сейчас тебе удобно со мной, а если…

Самойлов дышал медленно и размеренно. Вернее, он очень старался дышать именно так. Вдох - выдох… медленный вдох – неспешный выдох… Опасался, что все-таки придушит эту дуру. Она что-то говорила, шуршала, скребла по психике своим мягким голосом, а он смотрел на нее и не мог взять в толк, серьезно она все это или идиота из него делает. Бред какой-то. Не знает она… Да он порвать за нее готов. Даже представить страшно, что бы он сделал, если бы Лизу кто-то посмел обидеть. Она падала, а он после, вечером, целовал ее синяки, смотрел в эти небесного цвета глаза и самого себя терял. Приручила, как бобика какого. Не знает она… Цветы ей таскал, порой не ища для этого даже повода. Белые, красные, розовые розы. И чайные. Чайные – чаще всего, потому что наконец понял, что чайные розы ассоциируются у него с чем-то теплым, близким, родным. Мог утром, пока она спит, сгонять в цветочный магазин только ради того, чтобы увидеть нежный румянец на ее щеках. А она не знает. Она, чтоб ее, не знает!

- Лиз, ты совсем дура? – Он не выдержал. Психанул.

Меркулова тут же подобралась, полоснула его взглядом, словно собрала последние капли ярости. В глазах стояли злые слезы.

- Перестань называть меня дурой!

- А как мне тебя называть?! – Подлетев к постели, он ухватил ее за плечи, рывком поднял на ноги и тряхнул, как куклу. Видел, как раскрылись ее глаза, как волосы упали на лицо, и продолжал сжимать тоненькое тело. – Как?! Дура самая настоящая! Не знаешь ты… Я люблю тебя как ненормальный, а ты не знаешь! Да случись с тобой что…

Макс замолчал. Похоже, он ее напугал, потому что по щекам Лизы снова покатились слезы. Чертыхнувшись, он привлек ее к себе, поглаживая по спине. Неконтролируемая злость на эту бестолочь смешалась с необъятной нежностью. Ему хотелось орать на нее, трясти так, чтобы наконец пришла в себя, но не выходило. Плечи под пальцами подрагивали, и от этого становилось больно дышать. Хватит на сегодня разборок. Он чувствовал, что в Лизе не осталось сил, эмоционально она была вымотана, да и у него самого ум за разум заходил. Он ласково погладил ее по голове и прижался губами к шраму, скрытому льняными волосами. Вздохнул.

- Ты никогда… - она сделала рваный глоток воздуха, - никогда не говорил, что любишь меня. Макс… почему ты никогда не говорил?..

Он был озадачен. Машинально перебирал волосы Лизы, зная, что это успокаивает ее, и пытался сообразить, неужели и правда не говорил? Цветы дарил… Целовал ее, забывая про все на свете, каждую родинку на теле, пальчики ног, живот, коленки, растворялся в ней. Увяз в ней по уши, уже и не понимая, как раньше мог обходиться без нее. Вот есть воздух, вода, пища. Без воздуха он задохнется, без воды сдохнет от жажды, без пищи – от голода. А есть Лизка. Без Лизки он просто сдохнет. Не почему-то, а просто, потому что она пробралась в него, в легкие, под кожу, стала его плотью и кровью.

- Как это не говорил? – Поцелуй во вздувшуюся венку на виске.

Надо было уложить ее в постель. Он знал, что зачастую, когда эта венка надувается, у Лизы болит голова. И сейчас наверняка болит. У нее все еще случались приступы головной боли, хотя и не столь частые, как два года назад, сразу после травмы.

- Не говорил, - она помотала головой. – Я думала, что ты… что тебе…

Самойлов закрыл глаза. Нет, это не она дура, это он скотина. Какой скотиной был, такой и остался. Не хочет, а все равно делает ей больно. Неужели и правда ни разу не говорил? Он пытался вспомнить, но никак не мог. А она… неужели так и не поняла? Глупышка… Все, что есть в нем живого, настоящего, теплого – она.

- Я люблю тебя, Лиз. Очень сильно люблю. Прекращай плакать, вредно тебе. – Но вместо того, чтобы успокоиться, она задрожала еще сильнее. Стиснула зубы, вцепилась в рубашку Макса, сжимая ткань в кулаках, уткнулась носом ему в грудь и сдавленно рыдала. – Ну все-все… - Макс гладил ее по плечам. – Тихо, Лиз. Все. Все хорошо.

Вскоре она совсем выбилась из сил, и ему удалось уложить ее в постель. Она порывалась сходить в душ, но Макс позволил ей только умыться, ополоснуть лицо прохладной водой. Лиза, вроде бы, пришла в себя, и все-таки он не был уверен, что, закрывшись в ванной, она снова не разревется. Мало ли, что там у нее в голове…