Пламя Деметры

Араб все-таки дотянулся до кресла, и не мужской гордостью, как советовали товарищи, а рукой. Он стукнул пальцами о спинку кресла, а затем его коллеги некоторое время наблюдали, затаив дыхание, как его тело медленно дрейфует к потолку. Араб не стал дергаться раньше времени, он дождался, когда приблизится к потолку настолько, чтобы можно было нормально оттолкнуться. Когда он оттолкнулся и опустился в кресло, ухитрившись извернуться в полете так, чтобы сесть как положено, а не на голову, по салону разнесся вздох разочарования. Бесплатное развлечение сорвалось.

— Ну, Абдулла дает, — высказался сосед Якадзуно, совсем молодой парень, по виду то ли индус, то ли вьетнамец. — Хочешь? — он расстегнул дорожную сумку и вытащил из нее фляжку с чем-то алкогольным.

— Амброзия? — предположил Якадзуно. Сосед рассмеялся и помотал головой.

— Коньяк, — сказал он. — У каждого уважающего себя пионера под кроватью стоит бочонок с амброзией, но ни один уважающий себя пионер ее не пьет, — он рассмеялся своей шутке.

— Пионеры — это вы? — уточнил Якадзуно.

— А как нам еще себя называть? Извергами рода человеческого? — он снова рассмеялся. — Дхану меня зовут. Именно Дхану, а не Дану. Дану — это уроды такие в толкиенских игрищах.

— Якадзуно, — представился Якадзуно и протянул руку.

Рукопожатие состоялось. Дхану раскупорил фляжку, наполнил колпачок коньяком и протянул его Якадзуно. Коньяк был неплох. Не «Дербент», конечно, но и не «Наполеон», так, что-то среднее.

— Как тебе? — спросил Дхану.

— Неплохо. Французский? Дхану рассмеялся в третий раз.

— Самогонка, — сказал он. — Коза варила.

— Какая коза? — не понял Якадзуно.

— Химичка наша. На самом деле ее зовут Галя, но у нас ее все Козой называют.

— За что? Страшная или вредная?

— Нет, что ты! Отличная баба, увидишь — слюнями истечешь. Никто и не помнит уже, почему она Коза. Мин Го, не помнишь, почему она Коза?

— Не, не помню, — обернулся пионер, сидевший перед Дхану. — Коза — она и есть Коза. Но самогонку классную делает.

Якадзуно сделал еще один глоток. Коньяк был именно коньяком, а не самогоном, Якадзуно не мог поверить, что эту благородную субстанцию изготовляют обычной перегонкой. Они что, издеваются?

— Что, не веришь? — спросил Мин Го. — Никто не верит, и зря. Коза над этой формулой три года билась…

— Два, — перебил его пожилой седобородый араб, сидевший рядом с Мин Го и до этого момента сосредоточенно пялившийся в окно в безуспешной надежде увидеть что-нибудь интересное.

— Да иди ты, Ахмед! — огрызнулся Мин Го. — Тебя еще здесь не было, когда она первую партию сварила.

— Мне Родриго рассказывал.

— Ты его больше слушай! Между первым и вторым ураганом прошло три года, Коза начала с коньяком возиться сразу после первого урагана, а после второго мы квасили уже с тобой вместе. Родриго сам ничего не знает, только лапшу на уши вешает.

Ахмед пробурчал что-то нечленораздельное, отвернулся и снова уставился в окно.

— Коза — классный химик, — гордо заявил Дхану. — Ты не смотри, что она красавица, мозги у нее тоже варят. Как она к нам пришла, у нас сразу выработка вдвое поднялась, она какую-то бактерию синтезировала, которая осшин не только из листьев выделяет, а вообще из всего растения. Комбайн проходит, из задницы у него соломка высыпается, так эту соломку хоть курить можно, хоть суп на ней варить, и ничего не будет. Катализатор там какой-то… хрен поймет, короче. Коза еще грозится, что коньячную бактерию вырастит, прикинь, заливаешь в бак помои, а из крана коньяк течет и никакой перегонки не нужно.

— Да хватит тебе мозги пудрить, — буркнул Ахмед. — Из дерьма коньяк ни в жизнь не сделаешь.

— Уже и преувеличить нельзя, — огрызнулся Дхану. — Ну не из дерьма, а из растительной клетчатки, тоже дерьмо еще то. Этот вот коньяк сварен из лвухсылва.

— Лвухсылк, — автоматически поправил его Якадзуно. — Лвухсылв — это в именительном падеже. И вообще, этот кустарник правильно называется лвухсахемэ, лвухсылв — его корни.

— Ты что, по-ихнему разговариваешь? — восхитился Дхану. Круто!

— Да нет, я так, — засмущался Якадзуно, — немного понимаю, и все. Мы с Анатолием три недели у них жили, пока у него спина заживала, и еще потом, когда Ибрагим от лучевой болезни отходил.

— То-то я думаю, чего это он брови сбрил, — заметил Мин Го. — А он правда терминатор?

— Он говорит, что у него класс F. Он в первый день девятьсот рентген поймал и еще жив.

— Ни хрена себе! — воскликнул Дхану. — А в бою он как?

— Не знаю, я с ним не дрался. Но у Анатолия класс Е, а дерется он так, что против него вообще ничего не сделаешь, стоит себе смирно, а как попробуешь ударить, так сразу на земле оказываешься. А Ибрагим еще сильнее Анатолия.

— Анатолий — это тот козел, который сбежал?

— Он не козел. Он нормальный человек, просто вас не любит.

— Никто нас не любит, — заметил Ахмед и хихикнул. — А ты нас любишь?

— Нет, — признался Якадзуно, — но леннонцев я люблю еще меньше, чем вас. Стихи пророка мне нравятся, но то, что они взорвали вокзалы… и еще терраформинг этот…

— Какой еще терраформинг?