Пламя его души

отношение, при котором они, будучи связанными в одном субъекте, уничтожали бы

следствия друг друга, так что 3 минус 3 было бы равно. Наоборот, реальности в явлении

(realitas phaenomenon) могут противоречить друг другу, и, будучи соединены в одном

субъекте, одна реальность может полностью или отчасти уничтожать следствия другой, как, например, в том случае, когда две движущие силы, расположенные на одной прямой, действуют на одну и ту же точку в противоположных направлениях или когда страдание

уравновешивается наслаждением.

3. Внутреннее и внешнее. В предмете чистого рассудка внутренним бывает только то, что

не имеет никакого отношения (по своему существованию) ко всему отличному от него.

Внутренние же определения субстанции, являющейся [нам] в пространстве (substantia phaenomenon), суть не что иное, как отношения, и сама такая субстанция целиком есть

совокупность одних лишь отношений. Субстанцию в пространстве мы познаем только по

силам, которые действуют в нем, или привлекая к себе другие [силы] (притяжение), или

противодействуя их проникновению в него (отталкивание и непроницаемость); других

свойств, которые составляли бы понятие субстанции, являющейся [нам] в пространстве и

называющейся материей, мы не знаем. Напротив, как объект чистого рассудка всякая

субстанция должна иметь внутренние определения и силы, направленные на внутреннюю

реальность. Но какие же иные внутренние акциденции могу я мыслить, кроме тех, которые

доставляет мне мое внутреннее чувство, а именно кроме самого мышления или чего-то

аналогичного ему? Поэтому-то Лейбниц считал все субстанции простыми, наделенными

способностью представления субъектами, одним словом, монадами, так как он принимал

их за ноумены, не исключая и составных частей материи, у которых он мысленно отнял все, что может означать внешние отношения, стало быть, также и сложение.

4. Материя и форма. Эти два понятия лежат в основе всякой другой рефлексии, до такой

степени они неразрывно связаны со всяким применением рассудка. Первое из них означает

определяемое вообще, а второе-его определение (и то и другое в трансцендентальном

смысле, так как мы отвлекаемся от всяких различий в том, что дано, и в том способе, каким

оно определяется). Прежде логики называли общее материей, а видовое различие-формой.

Во всяком суждении можно назвать данные понятия логической материей (для суждения), а отношение между ними (посредством связки)-формой суждения. Во всякой сущности

составные части ее (essentialia) образуют материю, а способ, каким они соединены в вещи, - сущностную форму. Точно так же безграничная реальность вещей вообще

рассматривалась как материя всякой возможности, а ее ограничение (отрицание)-как

форма, которой одна вещь отличается от других согласно трансцендентальный понятиям.

Рассудок прежде всего требует, чтобы нечто было дано (по крайней мере в понятии), дабы

иметь возможность каким-нибудь образом определить его. Поэтому в понятии чистого

рассудка материя предшествует форме, и ввиду этого Лейбниц признавал сначала вещи

(монады) и внутри их способность представления, чтобы затем на этом основать внешнее

отношение между вещами и взаимодействие (Gemeinschaft) между их состояниями (а

именно представлениями). Поэтому [в его учении] пространство и время были возможны

как основания и следствия: пространство - благодаря взаимоотношению между

субстанциями, время-благодаря взаимосвязи определений этих субстанций. Так и должно

было бы быть на самом деле, если бы чистый рассудок мог непосредственно быть соотнесен

с предметами и если бы пространство и время были определениями вещей самих по себе.

Но если пространство и время суть только чувственные созерцания, в которых мы

определяем все предметы исключительно лишь как явления, то форма созерцания (как

субъективное свойство чувственности) предшествует всякой материи (ощущениям), стало

быть, пространство и время предшествуют всем явлениям и всем данным опыта, вернее, только они и делают их возможными. Философ-интеллектуалист не мог допустить, чтобы

форма предшествовала самим вещам и определяла их возможность, и со своей точки зрения

он был прав, поскольку он считал, что мы созерцаем вещи так, как они существуют (хотя и

посредством неясного представления). Но так как чувственное созерцание есть совершенно

особое субъективное условие, которое a priori лежит в основе всякого восприятия, а форма

его первоначальна, то эта форма дана сама по себе, и материя (или сами являющиеся вещи) не только не должна была бы лежать в основе (как мы должны были бы утверждать, если

бы судили согласно одним лишь понятиям), но даже, наоборот, возможность ее

предполагает данным формальное созерцание (пространство и время).

Примечание к амфиболии рефлективных понятий

Да будет позволено мне называть место, уделяемое нами понятию или в чувственности, или