Пламя любви

«Лайонел умер». Эти два слова снова и снова звучали у нее в сознании, но ничего для нее не значили. Смысл их ускользал. На нее нашло какое-то отупение — благодатная защита от невыносимой боли, нестерпимой муки.

Лайонел умер, и жизнь ее окончилась вместе с ним.

Для викария все иначе, думала Мона. Он потерял не любимого человека — скорее, ненавистного. Но даже смерть врага нас пугает, как пугает всякое соприкосновение с Великой Неизвестностью, заставляющей ощутить, как мало мы понимаем значение и этого мира, и будущего.

«Что происходит с нами после смерти?» — спрашивала себя Мона, входя в дом викария. Представить Мейвис Гантер в традиционном раю ей решительно не удавалось.

Изнутри дом викария выглядел уныло, безрадостно и теперь, оставшись без властной хозяйки, как-то безжизненно.

— С вами все нормально? — спросил Майкл, когда викарий поблагодарил его.

— Абсолютно, — ответил Стенли Гантер. — Пойду приму ванну, побреюсь, а потом, наверное, посплю. Чуть позже мне многое предстоит сделать, но сейчас я так устал, что едва соображаю.

— Вот и отлично, — сказал Майкл. — Заеду к вам вечером, а пока, викарий, обязательно постарайтесь поспать. До свидания.

— До свидания, Меррил, и спасибо вам, леди Карсдейл.

Стенли Гантер взял руку Моны и, поколебавшись, поднес ее к губам. Было что-то жалкое в этом жесте благодарности, но Мона его поняла.

Со слезами на глазах она вместе с Майклом вернулась к машине.

— Время уже почти обеденное, — заметил он. — Может быть, пообедаешь со мной в Парке? А потом я отвезу тебя домой.

— С удовольствием, — ответила Мона, — но домой я и пешком доберусь.

Это приглашение ее обрадовало. Если снова явится Джарвис Леккер, думала она, лучше избежать с ним встречи. Да и Чар пусть побесится, гадая, куда она скрылась. Мона знала, что мать не будет волноваться без нужды — ее дочь часто оставалась обедать у друзей, мать об этом знала и никогда не беспокоилась.

— Сегодня ты очень нам помогла, — сказал Майкл, когда они сели в машину.

— Бедный Стенли! — ответила Мона. — Мне кажется, он так долго прожил в тюрьме, что теперь боится свободы. Знаешь, Майкл, ужасно так говорить, но я рада — по-настоящему рада, что Мейвис Гантер умерла!

— Я тоже, — согласился Майкл, но предупредил: — Только в деревне никому об этом не говори!

— Нет, разумеется, нет. Хотя почему бы и не сказать? Не сомневаюсь, все в деревне думают то же самое. Иногда мне кажется, мы в жизни только и делаем, что притворяемся. А зачем?

Майкл ненадолго задумался.

— Может быть, дело в том, что представления о жизни у всех разные. И не стоит без нужды задевать других, говоря или делая то, что их шокирует, даже если нам их стандарты кажутся глупыми или фальшивыми.

Мона улыбнулась ему:

— Майкл, как мне нравится, когда ты философствуешь!

— А ты мне нравишься в роли ангела-хранителя.

Мона быстро взглянула на него, чтобы понять, не смеется ли он над ней, но глаза Майкла были полны нежности.

— Мне было неловко, — призналась она, — но, кажется, я все-таки немного утешила бедного викария.

— Не сомневаюсь.

— Нынче у нас все вверх дном, — со вздохом заметила Мона. — Странно, но мир перестал доверять специалистам. Светская дамочка проповедует, утешает священника, а тот внимательно слушает. А если какая-нибудь голливудская кинозвезда вздумает написать книгу по агрономии, ее будут читать с куда большим интересом и доверием, чем такую же книгу, скажем, написанную тобой.

Майкл рассмеялся:

— Не беспокойся, книг по агрономии я писать не собираюсь.

— Но ты понимаешь, о чем я? — настаивала Мона. — Меня Стенли Гантер послушал — а на своего собрата-клирика, быть может, и внимания бы не обратил.

— Да, понимаю, о чем ты, — ответил Майкл. — И все же в этой роли ты мне очень нравишься.

Мона улыбнулась:

— Приятно знать, что ты хотя бы изредка меня одобряешь!

— И даже не изредка, — ответил Майкл. — Мона, помнишь, что я сказал тебе утром?

— Да.

— Так что же, может, нам пожениться? Тебе не кажется, что вместе мы будем счастливее, чем порознь?

Он не смотрел на нее — глаза его были устремлены на дорогу. Они поднимались на холм, на вершине которого стоял Коббл-Парк, и в этот миг Мона вдруг ясно поняла: никогда до сих пор она так ясно не осознавала, чего хочет.

Она хочет ответить Майклу «да». Хочет стать его женой. Хочет идти по жизни рука об руку с ним, зная, что он всегда будет рядом, всегда охранит ее и защитит.

«Наверное, это любовь», — думала она и понимала, что такой любви никогда еще не испытывала.

В ней не было восторгов и экстазов, но было тепло, согревающее душу и сердце ровным, добрым огнем.

Теперь она понимала: рядом с Майклом она узнает лучшее, что есть в жизни.

В союзе с ним она расцветет, обретет уверенность и силу, рука об руку с ним сможет противостоять всем проблемам и заботам повседневной жизни.

Никогда прежде она не знала и не желала этого — защиты от тревог. Мона мечтала о жизни, полной приключений, и не сомневалась, что приключения дадут ей все, чего можно желать; она знала жизнь, полную страстей и треволнений, но никогда не испытывала того душевного мира, что неразрывен с истинным счастьем.