Пламя Магдебурга

Вечером, когда Петер возвращался домой, он видел мать сидящей у стола – плечи сгорблены, на коленях лежит шитье, на столе догорает свеча. Он опускался на стул рядом с ней, и они сидели вместе, обнявшись, не говоря ни слова, и Петер едва сдерживал себя, чтобы не заплакать – от жалости к матери и к себе самому, оттого, что смертельно устал, оттого, что знал: завтрашний день будет таким же тяжелым и безрадостным, как и день минувший.

Когда ему исполнилось двенадцать, мать повела его к плотнику Вернеру Штайну. Это было накануне Михайлова дня. Небо было холодным и серым, ветер срывал последние листья с поникших деревьев, и шерстяной платок матери промок от дождя. Мать долго стучала в дверь, но никто им не открывал, и Петер, который уже порядком продрог, принялся изо всех сил дуть на ладони, пытаясь хоть немного согреть их. Наконец плотник открыл им. Видимо, они оторвали его от ужина – его губы блестели, за ворот рубахи была заправлена испачканная жиром салфетка.

Он посмотрел на них с недовольством и поинтересовался, зачем пришли.

– Здравствуй, Вернер, – сбивчиво начала мать. – Прости, что тревожим тебя. Дело в том, что… я хотела попросить тебя об одолжении. Ты знал Андреаса, моего покойного мужа, ты получил вместо него право заниматься ремеслом, после того как…

– Говори по делу, Мария, – сухо перебил Штайн, скрестив на груди руки.

Женщина закивала, тем самым как бы извиняясь за то, что говорит лишнее.

– Мой сын уже вырос, он толковый и сильный парень, да и в плотницком деле кое-что понимает. – Она чуть подтолкнула Петера, чтобы он вышел на шаг вперед. – Из него получится хороший работник. Если бы ты, Вернер, согласился взять его к себе в подмастерья, он бы мог помогать тебе, из этого вышла бы немалая польза и…

– Мне не нужен подмастерье, Мария. Заказов немного, и я вполне с ними справляюсь.

– Петер не возьмет никакой платы.

– Разумеется. Но я должен буду кормить его и обучать ремеслу. Таковы правила, и ты, Мария, прекрасно знаешь о них. Лишняя обуза мне ни к чему. Хочешь пристроить своего сына? Обратись к Хоссеру или к Швибе. Может быть, они согласятся.

– Я уже говорила с ними, – тихо ответила женщина. – Никто из них не хочет брать Петера к себе. Помоги нам, Вернер, прошу тебя… Мы отблагодарим, ты же знаешь, я умею быть благодарной. Возьми хотя бы на несколько месяцев – не подмастерьем, так хотя бы помощником, кем угодно…

Штайн покачал головой:

– Не могу. Извини, Мария, но говорить больше не о чем.

И, не попрощавшись, закрыл перед ними дверь.

«Почему жизнь так несправедлива к нашей семье?» – размышлял на ходу Петер. Он уже повернул на улицу Святого Павла, и до дома ему оставалось идти всего несколько минут. «Почему люди обращаются с нами так, как будто мы чем-то провинились перед общиной? Чем мы хуже всех остальных?» Он часто задавал себе этот вопрос и злился, оттого что прекрасно знал ответ на него. Жизнь их семьи переменилась к худшему после того, как отец начал пить и забросил плотницкое дело. Именно с этого момента они утратили не только доброе отношение других горожан, но и постоянный заработок. Всего за несколько месяцев Андреас Штальбе растерял всех своих заказчиков и влез в долги, для покрытия которых пришлось продать мастерскую. Магистрат несколько раз накладывал на него штраф за пьянство и неподобающее поведение, а один раз даже приговорил к стоянию у позорного столба на площади. Кончилось все тем, что однажды утром непротрезвевший Андреас спустился по ступеням крыльца своего дома, сделал несколько шагов вперед и рухнул в колодец, стоящий чуть в стороне от дорожки.

Петер помнил, как Макс Лерхер при помощи длинного шеста с острым крюком вытаскивал тело отца. Оно пробыло в колодце всего несколько часов и не успело разбухнуть и позеленеть от воды. Лерхер возился долго, кряхтел, ворчал под нос, бросал на мать недовольные взгляды, как будто это она была виновата в том, что ему приходится так трудиться. Петер стоял, опустив голову. Ему было страшно. Он боялся, что его отец мог превратиться в колодце в чудовище. Еще страшней было глядеть на белое от горя и стыда лицо матери. На следующий день после похорон они закрыли колодец деревянным щитом, скрепили железными скобами так, что уже не открыть, и за водой с тех пор ходили к перекрестку улицы Подмастерьев и улицы Милостей Архиепископа.