Пламя Магдебурга

К пяти часам утра все было готово, и Паппенгейм ждал вестового от Тилли с разрешением начать атаку. Но старый граф медлил. Он не был уверен в успехе и не хотел давать лютеранам возможности лишний раз торжествовать над нами. Кроме того, он все еще надеялся получить ответ на свой ультиматум, отправленный защитникам Магдебурга днем ранее. Граф медлил, а мы теряли драгоценное время. Сколь велик может быть вред, который приносит на войне бездействие и нерешительность! Боюсь, что, если бы командующий был предоставлен своим собственным мыслям, мы так и не начали бы в тот день атаку и победа ускользнула бы из наших рук. Но, к счастью, Паппенгейм снова сумел переубедить старика. Он направился в его палатку и провел в ней, самое малое, сорок минут. Не знаю, о чем они говорили, но из палатки граф Готфрид вышел, сжимая в руке приказ о немедленном наступлении.

И штурм начался. Яростно, быстро, слаженно. Холодный туман был нашим укрытием, Иисус и Святая Дева Мария вели нас вперед.

Как и предполагал Паппенгейм, магдебуржцы не ждали нападения. Спросонья они не заметили, как штурмовые роты взбираются на вал, не заметили веревок и осадных лестниц и опомнились только тогда, когда первые наши солдаты уже запрыгнули на гребень стены. Схватка была короткой и быстрой. Через несколько минут над Крёкенскими воротами уже развевались наши знамена, а испанцы и валлоны добивали выживших и сбрасывали их тела вниз.

Нашей армии незачем было больше таиться, и Паппенгейм подал сигнал ко всеобщему наступлению. Десятки труб со всех концов огромного лагеря протрубили атаку, от грохота барабанов задрожала земля. Но даже барабанный бой не мог заглушить победный глас, вырвавшийся из десятков тысяч глоток: «Иисус – Мария!», «Смерть лютеранам!», «Да здравствует кайзер!». Девять полков – двадцать семь тысяч солдат! – атаковали город со всех сторон. Черные и голубые стяги рвались над бегущими вперед колоннами, и даже Сатана, если бы он в тот день вздумал поднять свое темное воинство на защиту Магдебурга, не смог бы нам противостоять.

Друг мой, как жаль, что тебя не было с нами в тот день и ты не видел схватки, развернувшейся на улицах Эльбского города! Что это был за бой! Уверен, что любой придворный художник почел бы за счастье запечатлеть эти яростные и великолепные минуты. Красные перевязи и шарфы наших солдат, бело-зеленые нашивки магдебургской милиции, пробитые пулями флаги, алые кафтаны хорватов, блеск позолоченных офицерских кирас, брызги крови на белых стенах домов… Треск мушкетов был оглушительным, и казалось, будто сама земля трещит и раскалывается надвое. Воистину, в тот день берега Эльбы стали пристанищем бога войны!

Ты знаешь, я невысокого мнения о воинской доблести лютеран, и весь ход боевых действий – с начала богемской кампании до славных походов Валленштайна – полностью подтверждает мою правоту. Но в тот день наши враги-протестанты дрались, как звери. Каждый дом, каждый переулок, каждый подвал и каждое окно таили в себе смерть. Горожане палили в нас из арбалетов и аркебуз, швыряли камни, швыряли горшки с негашеной известью, которая разъедала глаза и забивалась в глотки. Прибегали они и к иным ухищрениям, довольно подлого свойства: стреляли нам в спину, притворялись мертвыми, чтобы затем пырнуть снизу кинжалом, выбрасывали на мостовую небольшие железные рогатки, которые калечили копыта лошадей. Хуже всего было то, что они прятались в домах, тогда как мы были у них на виду и потому представляли отличную цель для мушкетной стрельбы.

Продвигались мы медленно – известковая пыль и пороховой дым застилали глаза, трупы мешались под ногами. Поперек улиц были натянуты цепи, не дававшие хода кавалеристам. Из-за этих проклятых цепей мне самому пришлось спешиться и идти вместе со всеми вперед, как простому ландскнехту. Хотя стены и городские ворота уже полностью перешли в наши руки, Фалькенберг убит, а наместник захвачен в плен, сопротивление врага не ослабевало. Из десяти моих драбантов трое были убиты мушкетными выстрелами. Меня самого спасала только моя миланская кираса, в которой я по завершении штурма насчитал целых четыре вмятины.

То, что начиналось как бой, немногим позже превратилось в бойню. Я едва не оглох от всех этих криков, звуков пистолетной и ружейной стрельбы, барабанной дроби и лязга железа. Рутгеру, моему адъютанту, пуля выбила глаз. Штекхардта, лейтенанта из роты Зембаха, застрелили, когда он в сопровождении своих солдат бросился преследовать отступающего врага. Капрала Ди Марко облили из окна крутым кипятком, он упал и больше уже не смог подняться; лицо его превратилось в огромный слепой волдырь. Филиппу, прапорщику из роты Кессадо, раздробили мушкетным выстрелом руку; на следующий день Клаус, наш полковой цирюльник, отпилил ее по плечо.