Пламя моей души (СИ)

Вспомнив о том, поразмыслив, Елица и не заметила, как упёрлась взглядом в спину Ледена, прямую, сильную. Он покачивался слегка в седле, отчего между лопаток его, по плечам, перекатывались мягко мышцы — даже под рубахой видно. Как поймала себя на том, что любуется им открыто — того и гляди Боянка похихикивать начнёт — Елица тут же взор в сторону отвела. Да наткнулась им на Радима, который уж, верно, давно за ней наблюдал. Тот ничего говорить не стал, не стал колоть подозрительностью и ревностью, на которую, чего уж скрывать, имел право. И Елице — страшно признать — не было стыдно. Напротив, то, что случилось между ними с Леденом, не давало покоя до сих пор. Давило необходимостью высказать больше, чем уже было сказано, вытрясти из него душу вместе с правдой о том, что он думает делать дальше. Неужели просто забыть?

Елица тряхнула головой, пытаясь вымести из неё ненужные, тягучие, словно кисель горячий, мысли. Чего гадать? Княжич всё дал понять — ему лучше в стороне от неё. И ей, наверное, тоже. Только почему так тянет в груди, словно жилы какие скручивает — и болью отдаёт в самую глубину нутра?

Скоро Боянка прикорнула, свесив голову на грудь — навалилась на борт телеги плечом, тихо вздохнув. Помолчав вдоволь, братья свели коней своих ближе друг к другу и заговорили о чём-то неразборчиво. Как и отроки на козлах. Показалось, прозвучало в разговоре княжичей имя стрыя мельком. Видно, и они чувствовали скорое окончание их мытарств общих — а там им тоже домой возвращаться, забирать то, что по праву крови им положено.

Радим покосился на хрипловато сопящую челядинку, обвёл взглядом остальных и к Елице приблизился.

— Скажи, Еля, у тебя был другой мужчина за это время? — он выразительно посмотрел в спины княжичам, явно давая понять, о ком говорит.

Она повела плечами — таким холодком неприятным пробежался от шеи вниз его вопрос. Подняла взгляд на мужа — и заметила в нём незнакомую доселе сталь, стылую стену обиды и отчуждённости. Стало быть, не прошли годы рядом с Диминой бесследно. Боянка шевельнулась было, вздохнула но снова замерла.

— Тебе о ком сказать? — Елица сжала руки на поводе. Сильно, до того, что пальцы онемели. — О тех, кто по воле моей был?

Радим озадачился, кажется. Качнул головой:

— А о ком ещё?

— Тогда никого не было.

Она отвернулась, не желая больше ворошить. Да только супруг, кажется, ответом её сдержанным вовсе не удовлетворился — лишь разгорелся желанием всё разузнать пуще.

— Что же, сказать хочешь, что кто-то из них силой тебя взял?

Ощутимо навострили уши отроки на облучке, хоть и продолжали, кажется, тоже разговаривать о чём-то своём. У них заботы тоже есть: за долгими дорогами за отлучкой из детинца могли они подрастерять навыки, что пригодятся им осенью на Посвящении. Обиднее ничего нет, как ещё год в отроках на побегушках носиться. От том они сейчас и судачили ворчливо.

— Не говори чепухи, — Елица и сама подивилась тому, с каким раздражением это сказала.

Едва удержалась — видит Макошь, не даст соврать Перун справедливый — не уехала вперёд, под защиту княжичей. Ведь душу сейчас расспросами вынет, не подождёт, как наедине можно будет остаться и всё выяснить. Да и не хотелось пока с ним с глазу на глаз оказываться. Уж неведомо, почему.

— Почему же чепухи? — чуть повысил голос Радим. — Они в Велеборск врагами твоими приехали. Могли и сотворить что худое.

Брашко вовсе смолк, не вытерпев, и обернулся, обдав его угрожающим взглядом. Уж довелось убедиться, как рьяно он может кинуться на защиту Ледена, которому служит верно, и на защиту Елицы тоже. Но она подняла руку, взмахом заставляя его смолчать.

— Врагами они пришли, — согласилась. — Но только знаешь, что я поняла, как с ними познакомилась? Что близкие люди, которых ты роднёй считал, могут принести гораздо больше бед, чем чужаки. Как и те, кто другом назывался. А Светоярычи…

— Я вижу всё, — прервал её Радим.

Голос его вдруг осип, он прочистил горло, но так больше ничего и не сказал.

Туча, которая угрожающе накрыла Дажьбожье око, словно ладонью, в меховую рукавицу одетой, и правда проплыла, тяжко ворочаясь в вышине, мимо. Снова хлынул полуденный свет на тропу, ослепил, обогрел до жара по шее, до струйки горячего пота между лопаток. Защипало уже заживающие порезы на спине и груди. Зажмурилась недовольно Боянка, которая проспала почти всё утро даже в неудобной позе, не обращая внимания на то, как мотается порой её голова, когда подскакивает телега на очередной колдобине. Заморгала вяло, потёрла глаза сонные.

— Далёко ехать-то ещё? — спросила на зевке.

— Скоро уж, — бросил Радим.

Осерчал он заметно — ещё пуще того, что утром было. Видно, чем долше без чар находился, тем сильнее наваливалось на него осознание того, что Елица все пять лет эти своей жизнью жила — без него. И случаться с ней могло разное. А вот принять пока эти мысли не мог. Но молчал хотя бы — и то хорошо.