Пламя моей души

Озара поплелась молча к женской избе, всё утирая слёзы с щёк, шмыгая носом громко. А Елица поспешила дальше. Застала она самый разгар совсем уж неприятного разговора. Никто не сидел спокойно на лавках — все стояли друг напротив друга, словно и правда сейчас повыхватывают кто что — кто топоры, кто мечи — и порубят друг друга насмерть. Напряжение читалось в позах мужей. По лицу Чаяна блуждала гримаса страшного, горячего гнева.

— А я говорю, женись на Озаре! — видно, в очередной раз выкрикнул Макуша, и один из спутников его шагнул вперёд с угрозой. — А то ишь какой. Княжну невестой своей нарёк перед всеми. А сам втихую девок жмёт в углах. Она-то хоть знает? И не пучь на меня свои зенки бесстыжие!

Чаян перевёл взгляд на Елицу, которая так и встала на пороге, ещё по лесенке не спустившись. Все, как один, мужи обернулись на неё — и по губам Макуши пробежала улыбка злорадная. Не удержал.

— Знала я всё.

Елица сошла всё ж в хоромину. И староста как-то притих сразу, опустили плечи напряжённые его родичи. Леден, что позади брата стоял, вцепился взглядом в неё, ожидая как будто чего-то. Следующего слова её, словно могла она именно в этот миг решение своё перед всеми высказать: станет женой Чаяна или нет. А уж то, что и без того мужняя — как будто все позабыли.

— И что ж скажешь теперь? — уже не так громко, с оттенком почтительности в голосе, поинтересовался Макуша. — Разве примешь такого мужа, который будет подолы челядинкам за спиной твоей трепать?

— Он не муж мне. И не жених, как бы ни назывался, — Елица остановилась между мужчинами, обводя их взглядом. — Коль назову его так — то известно станет. А что до Озары… Она тоже виновата, раз позволила себя взять. Никто её не неволил.

Староста прищурился, с каждым мигом теряя к ней своё расположение. Забурчали тихо родичи его, переглядываясь озадаченно. А Чаян вздохнул, как будто тоже надеялся, что удастся к чему-то её склонить — в горячке-то грядущей схватки с ярунчанами.

— Позволила… — буркнул староста. — Девица она неразумная. Охмурил он её. И рад.

— Неразумная? — Елица вскинула брови. — Кажется, не слишком-то она меня младше. Понёву вон носит, за хозяйством следит… Чего ж ты разума её лишил, будто дитё она? Но всю вину на Чаяна свешивать тоже нечестно, раз сама она уж за свои поступки в ответе.

Макуша и воздуха в грудь набрал. Округлились его глаза, пыхнули яростью сухой, словно пожар по траве. Но муж, что позади его стоял, опустил ладонь ему на плечо — и тот охолонул всё же.

— Учить меня ещё будешь, — махнул он рукой и вновь взор к Чаяну обратил. — Не знаю ничего, княжич. Бери дочь мою меньшицей, как способен станешь дитя зачать без угрозы для девки. В княгини, конечно, она не метит, — староста покосился на Елицу. — Куда ей. Но негоже так всё оставлять. А иначе, коль обидишь, то никто из Яруницы тебя ни в чём больше не поддержит. А там смотри, может, и князем не станешь никогда.

Он развернулся и прочь пошёл, махнув рукой своим. Те побросали в княжичей тяжёлые взгляды, словно камни, и за ним пошли, ничего не говоря, не угрожая попусту — староста и так всё сказал. И признать надо — справедливо рассудил.

Елица прошла дальше в хоромину и села устало на лавку у стола. Чаян подошёл, опуская наконец руку, которую на оголовье меча всё это время держал. И слов у него, видно, не находилось теперь — да и что тут скажешь? Забава мимолётная нехорошо обернулась. Да меньшицу взять себе — не самая большая беда. Другое дело, как мириться с тем станет та, кто княгиней его будет.

— Видишь, поплатился я, Елица, — вздохнул княжич, садясь рядом.

Леден хмыкнул громко, не сводя взгляда с неё пытливого, острого, словно кромка ледяная. Он резал на куски этим взглядом всегда. С самого первого дня, как встретились. И чем дальше, тем порезы становились всё глубже. Чаян не ранил так своими словами и поступками. А Леден и молчал, кажется, и не подходил почти — а всё равно терзал.

Елица повернула голову к старшему Светоярычу, окунулась в тёплые серые воды его глаз — словно залечила рубцы свежие. Так виновато он смотрел, с таким сожалением — что и хотелось-то злиться, не верить ему, а не получалось. Слегка успокоив взволнованное сердце, она встала и покинула избу. Застала ещё у себя Озару, которая сидела у печки и тряслась мелко, словно не лето тёплое на дворе было, а лютая служа. На коленях держала она кружку опустошённую, смотрела перед собой неподвижно. Боянка хлопотала, застилая лавки на сон, и косилась на девицу опасливо. По лицу её пронеслась облегчённая улыбка, как увидела она возвернувшуюся княжну.

Озара тоже ожила, вперилась в неё с ожиданием и, видно, по лицу поняла, что всё окончилось не так скверно, как она успела себе напридумывать.

— Иди домой, — бросила ей Елица. — А то ещё отец тебя потеряет — только хуже станет.

Не хотелось ни о чём с ней говорить, ничего объяснять: от отца всё узнает. Та и спрашивать ничего не стала — поставила кружку на стол и ушла спешно.