Пламя на болотах

Снег скрипел под ногами. В деревне кое-где мелькали редкие огоньки. Ядвига со страхом думала, что придется одной войти в темный, пустой дом. Лучше бы она поехала со Стефеком. Да, но там эта маленькая старушка в трауре… Что ей говорить? Что в таких случаях можно сказать? Она даже и не плачет, только смотрит отсутствующими, полными ужаса глазами. Матери тоже незачем было ехать, но мать всегда так. Ни одних похорон не пропустит, ни одной подробности обряда, начиная от прощания с покойником, когда он еще лежит дома, и кончая поминками после похорон. Ей хотелось присутствовать при всем, обязательно пережить все волнения, связанные со смертью. Впрочем, похорон в окрестностях было не так уж много. Крестьянские похороны не считались, госпожа Плонская не принимала в них участия.

Ядвига в нерешительности остановилась у калитки. Может, все же пригласить Хожиняка выпить чаю? В сущности это следовало бы сделать. И вместе подождали бы мать и Стефека.

Но и Хожиняк остановился.

— Так я уж с вами попрощаюсь. Вы, наверно, очень устали?

— Нет… Ведь мы всю дорогу ехали.

— Все-таки… Похороны не свадьба. Хоть и мало знал человека, а все грустно как-то.

— Да…

— Вот ведь знаешь, что в конце концов все умрем. Но когда умирает такой молодой, всегда жаль. И будет он там лежать, ни цветка некому положить, ни на могилу прийти. И всегда как-то при этом о себе задумаешься. Знаете, что мне пришло в голову?

— Что? — неуверенно спросила она.

— Что вот у меня даже матери нет, давно умерла.

Девушка смутилась и беспокойно оглянулась на дом.

— Так я пойду. Спасибо вам.

— Не за что. Очень приятно было проводить вас, панна Ядвиня. Я еще, может, забегу в Паленчицы — узнать, что нового.

— А что там могло случиться?

— Может, комендант приедет, он будет знать, как там дело с Иваном Пискором.

— С Иваном?

— Да как же! Ведь теперь-то уж ему не спустят, я полагаю! Я так живьем бы с него шкуру содрал!

Она отшатнулась и с минуту смотрела вслед уходящему, поглаживая Убея, который лишь теперь выскочил откуда-то и вилял хвостом, словно извиняясь, что где-то таскался, вместо того чтобы стеречь дом. Она обрадовалась, что возле нее будет хоть какое-то живое существо.

— Пойдем, пойдем, собачка!

Убей вертелся по кухне. Ядвига зажгла лампу, подумала было, не вскипятить ли себе чаю. Но тотчас забыла об этом, присела к столу и загляделась в темное окно.

Что за человек этот Хожиняк? И откуда это смятение в сердце и во всем теле?

Опершись головой на сложенные руки, она вдруг неудержимо заплакала. Над Людзиком, над собой, над Петром — все смешалось в этих горьких, соленых, не приносящих облегчения слезах. Встревоженный Убей скулил и пытался положить ей голову на колени. Она посмотрела в светлые, коричневатые глаза собаки и снова разрыдалась.

Глава XVIII

Мороз спадал медленно. Потом из далеких краев, от Черного моря, вдруг налетели теплые ветры. Словно легкое прикосновение теплой руки, ощущались они на лице. Снег стал оседать, темнеть, растекаться в лужицы, в ручьи, в потоки, вздувающиеся с часа на час. Из-под белого покрова появились черные клочья земли. А ветер все дул. И вот раздался гул ледохода, и деревня превратилась в остров, окруженный непрестанным грохотом сталкивающихся льдин. С двух сторон грохотали реки, с третьей гудело озеро. Льдины вползали на берег, громоздились горами, запруживали течение, высокой стеной вздымались вверх, чтобы тотчас с громом обрушиться, рассыпаясь тысячей осколков.

Дети, босиком, в одних рубашонках, бежали к реке. Те, что похрабрей, перескакивали с льдины на льдину. Теплый ветер вздымал волосы на головах, гнал по жилам быструю, нетерпеливую кровь, пробуждал неудержимую радость, изливавшуюся в шумном гомоне.

Но вот огромные льдины поплыли к морю. Воды освободились. Теплый ветер дул днем и ночью. Реки, ручьи, потоки вздулись, стали разливаться в беспредельную даль. Им не грозили крутые берега, не мешали холмы и горы, как в иных краях. Шумная, огромная, необузданная, повсюду, куда ни глянь, катилась вода. Сверкало, колыхалось безграничное море. Лес стоял по колени в волнах, под ними скрылись растрепанные кудри ив. Деревня, Ольшинки и помещичья усадьба, построенные на возвышенных местах этой равнинной земли, выступали над водой, как островки. Едва заметными пятнышками на воде темнели далеко разбросанные хуторки, со всех сторон омываемые буйными волнами. Не осталось ни дорог, ни тропинок — люди могли попадать из поселка в поселок только на лодках.