Пламя на болотах

Он даже не ответил на приглашение поиграть в карты и, тщательно осмотрев револьвер, снова двинулся в путь. Теперь он решил исследовать берег реки — тот, противоположный, берег. Если Иван заметил его, он, наверное, переменит убежище, найдет себе другое, где-нибудь в плавнях, длинной полосой тянувшихся вдоль реки. Впрочем, теперь для Людзика стало прямо-таки необходимостью это хождение, выслеживание, высматривание. Словно одержимый навязчивой идеей, он ни на минуту не мог прекратить поисков. Все соседние деревни были уже им обследованы, все закоулки в окрестностях исхожены — и все безуспешно. Сегодняшний след пробудил в нем новую энергию, укрепил его силы, которые уже начали было ослабевать. Ведь и тот в конце концов устанет, допустит какой-нибудь промах, который и погубит его. Ведь он-то не может, как Людзик, прийти домой, переодеться, отоспаться, отдохнуть. Ест небось что попало и как попало, принужден постоянно менять место.

В последующие дни полицейский минутами чувствовал себя близким к сумасшествию. Он нашел на берегу следы костра и остатки печеной рыбы, в другой раз набрел на сломанное удилище. Он чуял, что Иван где-то тут, что он идет по верному следу. Однажды ему удалось разыскать на калиновом островке, около самой деревни, старое, уже покинутое логово, и он проклинал себя за глупость, ибо первые дни беглец несомненно провел именно здесь. Но теперь следы все множились. Во время своей трехдневной экскурсии Людзик прямо-таки наступал Ивану на пятки, не видя его, но непрестанно чувствуя его присутствие. Иван купил в лавчонке хлеба, откуда у него были деньги? Ночевал на хуторе за лугами — полицейский кипел от бешенства, но ничего не мог поделать с этими людьми. Пришел прохожий, переночевал, только и всего. Этот свежий, еще не остывший след, по которому он шел с терпением ищейки, возбуждал полицейского, приводил его в ярость.

Иван тоже чувствовал близость преследователя. Он много раз видел Людзика на расстоянии нескольких шагов или даже, как у ручья в болотах, на расстоянии вытянутой руки. Там, на полянке, он едва преодолел соблазн схватить весло, выскочить, хватить по башке, на этот раз уж окончательно и бесповоротно. Но что-то в нем восставало против этого. Он глядел сквозь завесу тростника, как полицейский наклонился над погасшим костром, видел вздувшиеся на его лбу жилы, палец на курке револьвера. Эх, прыгнуть… Кто первый успеет?.. А если успеет Иван, кто сюда доберется, кто станет искать полицейского в болоте? Мягко раздастся трясина, сомкнется зеленая ряска над трупом, снова станет на страже цапля, никому и в голову не придет… Кто заглянет сюда, кто исследует бездонную трясину, доходящую, наверно, до самой середины земли?

Он стоял и раздумывал, а тот рассматривал золу костра, потом пошел по следу к тростникам, пригнувшись к земле, настороженный, внимательный. Иван мрачно следил за его шагами, неуклюжими шагами человека, привыкшего к кожаной обуви, к твердой почве под ногами.

Иван бесшумно отступил, сел в лодку и оттолкнулся рукой от берега. Лодка хорошая, пригодится, а то старая все больше протекает. А полицейский пусть возвращается, как хочет — по воде или по болотам. Он выплыл на реку и направился в место, известное ему одному, в широкую, скрытую от человеческих глаз заводь, где он вчера укрепил на берегу удочки. Чувствуя, что противник с каким-то особым упорством устремляется по его следу, он размышлял, что ему делать дальше. Минутами ему приходило в голову плюнуть на все и уйти куда-нибудь подальше. Но то были какие-то туманные, нереальные мысли. Здесь он родился, здесь прожил всю жизнь. Сюда, в эту деревню, он добирался откуда-то из-под самого Берлина в военные дни, когда приходилось когтями рвать жизнь из вспаханной гранатами земли, освобождать эту землю от сети колючей проволоки, пока, наконец, не выглянул на солнце ее знакомый с детства зеленый, радостный облик. То странствие в чужие края забылось, казалось далеким сном. Всеми своими корнями он врос в эту землю, в этот берег, в эти плавни, в эту, а не в иную деревню.

Лишь изредка отваживался он заглянуть домой. Жена всегда умела предостеречь его, подать знак, предупредить, но он предпочитал не злоупотреблять этим. Повсюду здесь он натыкался на следы Людзика. И очень скоро открыл его тайники под бузиной и в тростнике. Это, впрочем, не было опасно. Хуже было то, что однажды он нашел отпечаток полицейского сапога на песке возле ему одному известного заливчика. Тут ему вдруг стало страшно. Он стоял лицом к лицу с чем-то неожиданным и почувствовал даже нечто вроде уважения к противнику.