Пламя на болотах

— Ишь, какой любопытный…

Людзик свернул к старостову двору. Староста явился немедленно.

— Ну, что у вас слышно?

— Да ничего… Что у нас может быть слышно? Ольшины как Ольшины. Уж вы-то скорей где-нибудь что услышите, чем мы здесь. Редко сейчас стали к нам заходить, видно, где-то еще бываете…

Людзик пристально взглянул на него. Что это, намек на его долгую, безуспешную погоню за Иваном? Но в серых глазках, прячущихся под нависшими бровями, ничего не отражалось.

— Скоро, наверно, плотовщики поплывут, повеселей станет в деревне.

— Конечно.

— Что-то не видать их пока.

— Да, не видно…

— Морозов хотят дождаться, что ли?

— Уж не знаю, как вам сказать… С чего бы, кажется, морозов дожидаться? Солнышко светит, погода хорошая, вот они и думают небось, что успеют еще.

— В прошлом году много народу с плотами ходило?

— Да порядочно. Все-таки заработок, отчего же не пойти? Всякому хочется заработать что-нибудь, а то откуда же брать?

— А почем платят?

— Разно платят. Смотря по купцу, смотря по дороге. Чем дальше, тем больше дают, а если поближе, тогда меньше.

— Но все же окупается работа?

— Может, и окупается. Я-то с плотами не хожу, разве еще в молодые годы, давно. Так что теперь и не знаю, как оно там.

Людзик заглянул еще к Хмелянчуку, но тот и разговаривать с ним не стал.

— Мало у меня хлопот, так вы еще сюда приходите! Если что будет, я и сам забегу в Паленчицы и без ваших приходов. А так вы добьетесь, что и у меня избу подожгут, только и всего.

— Я хотел узнать о плотовщиках.

— Да что плотовщики? Говорю, если что будет, я сам дам знать.

— Послушайте, Хмелянчук, кто их бунтует?

Мужик пожал плечами.

— Ну вот! Сейчас и бунтует. Просто хотят выждать, чтобы купцы прибавили. Что ни день, то ближе к зиме, купцы спешат. Вот мужикам и выгоднее подождать. Чего их кому бунтовать? Голод сам бунтует…

— Ведь всегда так было, а они же не пережидали.

— Такая уж теперь жизнь. Что ни год, то что-нибудь новое, не знаете, что ли? А вы лучше уходите отсюда, зачем накликать беду, она и сама придет.

Людзик ушел обозленный и за ужином приступил к решительному разговору с Сикорой.

— Ведь это же сговор, даже заговор!

Комендант накладывал себе на тарелку дымящуюся картошку. Софья равнодушно жевала ломтик хлеба, глядя фарфоровыми глазами на темневшую за окном дорогу.

— Очень уж вы горячитесь.

— А вы очень уж спокойно на это смотрите, даже ипонять невозможно! Ведь раз уж дело дойдет до такого, у них тут окончательно головы кругом пойдут.

Комендант отрезал себе колбасы.

— Дай-ка водки, Зося. Сколько раз я говорил, водку сразу давать на стол, а то вечно напоминай! Спокойно смотрю, говорите? А вот посидите здесь шесть лет, тоже будете спокойно смотреть. Не разорваться же человеку! Да и чего вы добьетесь? Ничего.

— Если бы я думал, как вы, я бы бросил службу.

— Гм… Это вам так кажется… — Сикора налил водки в грубо граненную рюмку и мгновение рассматривал ее на свет.

— Ну, за наше здоровье, — сказал он машинально, хотя, кроме него, никто не пил. Зося — потому что вообще не пила, а Людзик ради демонстрации.

— Я был в Ольшинах — никто не идет, в Дубах, в Козельце, в Лугах, в Порудах — никто. Беседовал с этим Вольским. Он говорит, что в прошлые годы иной раз приходило в пять раз больше народу, чем требовалось, а теперь никто не идет. Лес лежит, и неизвестно, что дальше будет.

— Прибавят несколько злотых, только и всего.

Людзик затрясся от негодования.

— Прибавить несколько злотых, потом весной опять несколько злотых, до чего же это дойдет? Я сам отсоветовал Вольскому, сказал ему, что уступать нельзя! Стоит только раз уступить, потом уж с ними никто не справится. К тому же одно дело, если бы пришел один или другой, попросил бы… Но ведь это организованная кампания, ор-га-ни-зо-ванная! Все деревни! Начнется с прибавки за плоты, а чем кончится?

Сикора тихонько зевнул и налил себе новую рюмку.

— Тоже ваша забота…

— А разумеется, моя! Что вы думаете, я собираюсь вековать в этой дыре? Я и в другом месте сумею что-нибудь сделать! А если окажусь никуда не годным, меня так и сгноят здесь! Да и, кроме всего, это же серьезное дело, мы скомпрометируем себя, и что тогда будет?

— Вековать… Если вы будете так горячиться, то от избытка усердия не то что вековать, а и совсем здесь останетесь. Впрочем, не были б вы таким усердным, так и вовсе сюда не попали бы. Усердие не всегда полезно, вы это хорошо знаете.

Людзик мрачно взглянул на начальника.

— Вы тоже сюда не по своей охоте приехали…

— Разумеется, не по своей охоте… Но я-то по крайней мере знаю, за что. Пил, ничего не поделаешь. В городе пить неловко, а в деревне можно. А водка всюду одинаковая. А вы что? Усердствовали, на нашивки рассчитывали, а получили Полесье. Да, да. Можно и в усердии пересолить.

Он снова налил рюмку. Его глаза покраснели. Он оживился.

— Если купцов маленько прижмут, ничего страшного не будет. Что мне купцов жалеть?

— Вы прекрасно понимаете, что тут дело не в купцах. Только не хотите понять. Потому что…

Людзик вовремя проглотил просящееся на язык оскорбительное замечание. Однако Сикора понял, но и не подумал обижаться.