Пламя над Англией

— Ну, так кто же? — с улыбкой осведомился Робин, не сомневавшийся в том, чье имя будет названо. Но он оказался неправ.

— Кто же, как не эти папистские блюдолизы, сэр Роберт Бэннет и его сынок Хамфри.

Натягивавший чулки Робин резко обернулся.

— Они были там?

— Да, и кричали вовсю, чтобы удержать головы на плечах, мастер Робин!

— И мистер Стаффорд, разумеется, тоже? — спросил юноша.

— О, нет, сэр! Мистера Стаффорда будут судить и повесят.

— Как?!

— Все по закону, мастер Робин! Никаких испанских штучек. Сначала будут судить, а потом повесят и четвертуют! Я слыхал, что на четвертовании особенно настаивают. В народе говорят, что королева чересчур мягко поступает с изменниками, когда их только вешают, а иногда даже и этого не делают. Но мистера Стаффорда казнят до того, как об этом узнает ее величество.

Робин отпустил Дэккума и погрузился в молчание. Он оделся, как требовала Кейт, в камзол и штаны из голубого бархата с золотыми пуговицами, натянул на ноги длинные белые шелковые чулки и надел белые бархатные туфли с розами. Шею окружал белый батистовый рюш, а на плечах висела золотая цепь. Затем юноша взял кинжал в ножнах, который носил под рубашкой со времен трагического вечера в Мадриде.

Когда Робин вышел в коридор, он нашел там ожидающих его Дэккума и Кейт. Экономка присела в реверансе, а Дэккум низко поклонился, после чего оба захлопали в ладоши. Юноша с глянцевыми каштановыми волосами, загорелым лицом над сверкающим белизной воротником и стройной фигурой был настолько красив, что мог бы очаровать принцессу из волшебной сказки. Серьезное выражение лица и глаз казалось особенно волнующим.

— Мне нужно сделать кое-что, прежде чем я спущусь к обеду, — мягко произнес он.

Робин направился в библиотеку, где стояла скамеечка для молитв; висевшее над ней распятие из слоновой кости он отдал Синтии, чтобы она помнила о нем. Это распятие некогда принадлежало Джорджу Обри. Осторожно закрыв дверь, юноша извлек из ножен кинжал с кровью его отца на клинке и повесил его там, где ранее висело распятие. Это должно было служить не только памятником, но и символом того, что отмщение и наказание принадлежат Богу, а также молитвой, чтобы его возвращение домой не было запятнано чувством злобы и ненависти.

Два года изгнания, лакейской службы и стремлений к цели принесли не только страдания, но и пользу, наделив Робина силой воображения. Еще мальчиком, стоя в школьном дворе Итона, когда государыня милостиво подозвала его, он научился смотреть на себя как бы со стороны, оценивая собственные поступки. Постепенно к нему пришло умение видеть мир глазами других людей — Санта-Круса, своего отца, актеров на дороге из Бадахоса, даже медлительного, печального, погруженного в молитву короля Филиппа, познавая от них бесчисленное множество различных точек зрения и суждений.

Робин стоял перед кинжалом, превращенным в крест, и ему вновь представилось видение, уже открывшееся его взору в церкви Эскуриала, когда алтарь, священники, свечи, ступени, сама церковь словно растаяли в воздухе, сменившись гигантской фигурой распятого Христа, выступающей из тьмы. Слова, оставшиеся тогда непонятными, открылись ему в этой комнате с окнами, выходящими на залив Уорбэрроу. Человек в Боге, восторжествовавший над земными страданиями, восклицал: «Отче, прости им, ибо не ведают они что творят!»

С трудом поднявшись, юноша сел за стол и стал писать письмо сэру Френсису Уолсингему, моля министра о том, что если ему, Робину, удалось что-либо сделать, дабы заслужить его милость, то пусть в качестве награды злополучному Стаффорду простят его преступление. Он писал это письмо, погруженный в заботу о том, чтобы сказать все необходимое в нескольких словах, и поэтому не заметил ни шума во дворе, ни даже открывшейся двери.

Но когда Робин, закончив письмо, поднял взгляд, то увидел, что в дверном проеме стоит Синтия и смотрит на него.