Пламя над Англией. Псы Господни

Глаза девушки задержались на маленькой бриллиантовой серьге, сверкавшей в мочке его левого уха. Подобное украшение она могла увидеть у любого молодого щеголя, но в ухе Робина оно почему-то привело ее в восторг. Синтия захлопала в ладоши и разразилась веселым смехом, призывая взглядом собеседника присоединиться к нему.

— Значит, вы — мистер Робин Обри! — воскликнула она, снова присев в глубоком реверансе. — Ну, разумеется! Узнаю вас по бриллиантовой серьге и золотому футлярчику с ароматическим шариком! — Девушка бросила взгляд на его модные узконосые туфли из коричнево-красного бархата в тон камзолу. — Конечно, этот скряга и должен носить такую изящную обувь!

— Скряга! — воскликнул Робин, прервав ее смех голосом таким громким, словно рев раненого зверя. Девушка, посмотрев на него, сразу же прекратила смеяться и прижала руку к сердцу, как будто бледность щек и обида в глазах юноши остановили его биение.

— Скряга! — повторил Робин более тихо. Значит, вот что говорили о нем соседи. И причины для подобной характеристики были очевидны. Причем он не мог оспаривать ее, не отказавшись от мечты, которую в каждом сне видел воплотившейся в реальность.

— Скряга!

Слово было невыразимо обидным. Робину никогда не приходило в голову, что оно давало убедительное объяснение его таинственной жизни и закрытым ставням в Эбботс-Гэп. Конечно, первым его использовал какой-то недруг, нарисовавший отвратительный образ молодого скопидома, пожирающего глазами мешки с деньгами в углу своего затертого жилища. Наверное, Робин не был бы так сильно огорчен, если бы таким образом его охарактеризовал кто-нибудь еще, даже другая девушка. Но это сделала Синтия Норрис, живущая в Уинтерборн-Хайд. Если его имя произносилось в ее присутствии, она думала: «А, этот скряга — Робин Обри!» Какой ужас! Эти слова сверкали перед его глазами, словно знамя позора!

— Что я могу вам ответить? — пролепетал он.

Но Синтия не осознала правду.

— Мы оба виноваты, — мягко произнесла она. — Вы начали шутить на эту тему, а я последовала за вами, но пересолила. Простите меня! Наверное, Робин Обри — ваш родственник?

— Это я сам, — мрачно заявил Робин.

— О! — прошептала девушка. Краска отхлынула с ее щек. Чтобы спрятать это, она закрыла лицо руками. — Какой стыд! Ни за что на свете я не согласилась бы так вас обидеть!

Ее слова тронули Робина. Он шагнул к ней.

— Вам незачем расстраиваться — если кто-то и виноват, то только я. — Юноша испытывал сильное искушение рассказать Синтии обо всех своих мечтах и целях, рабом которых он оставался с детства. Его душа оказалась более неуязвимой для обвинений сэра Френсиса Уолсингема, чем для раскаяния в голосе девушки.

— Я вас не знала — иначе я никогда не стала бы поддерживать такие глупые сплетни. Уверена, что у вас есть основания для вашего поведения, — сказала она. — И если ваш дом заперт и темен, то для этого существует веская причина. О, я не спрашиваю о ней. — Однако взгляд Синтии противоречил словам. В нем светилась мягкая доверчивость и явственный призыв поделиться секретом. — Но если бы вы мне рассказали, то вам было бы приятно сознавать, что у вас есть один друг, который в вас уверен, что бы ни говорили остальные.

Более сильного искушения Робин не испытывал никогда в жизни. Взяв юношу за руку, Синтия усадила его рядом с собой на длинную скамью у клавесина. Он почувствовал, как ее атласная юбка коснулась его ноги. Но Робин слишком ревниво охранял свою тайну много лет, чтобы открыть ее даже ей. Он собрался с силами.

— Это чересчур серьезная история для летнего дня, — ответил Робин, пытаясь говорить беспечно. Но он не осмеливался взглянуть на девушку, боясь увидеть, как призыв в ее взгляде переходит в сомнение, а сомнение — в прежнее недоверие. Однако, если бы юноша это сделал, то увидел бы в глазах Синтии лишь разочарование.

— Скажите, почему я нашел вас разучивающей гаммы в одиночестве, когда все остальные отправились развлекаться?

— Если бы я не осталась в доме сейчас, — ответила она, — то причинила бы муки всей компании, заставив их выслушивать мои упражнения, а этого мне не позволяет доброта. В субботу вечером в длинной галерее мы ставим пьесу-маску, которую должна сопровождать музыка. Николас Булз, музыкант сэра Роберта, будет играть на лютне, моя сестра Оливия — на пандуре,[46] а я, бедняжка, — на клавесине. Впрочем, те, которые будут меня слушать, — в худшем положении, чем я.

Синтия глубоко вздохнула и сыграла гамму.

— В субботу вечером мне понадобится Персей, — заявила она, весело улыбнувшись.

— При первом же зове на помощь меч Персея будет извлечен из ножен.

— Увы, нет! Персею придется не орудовать мечом, а петь как можно лучше под мой фальшивый аккомпанемент.

Робин выпрямился на скамье.

— Мне придется петь в пьесе-маске?

— И более того. Каждый будет должен написать для нее несколько строк. Так что завтра в этом доме от чердаков до погребов будут находится только вздыхающие поэты. К вечеру все должно быть кончено.

— Отлично, — сказал Робин. — Я напишу мадригал для Синтии.