Пламя под пеплом

Оставались далекие, враждебно настроенные села, но в такие рейды надо было ходить хорошо вооруженными. В то же время нельзя было оставлять без средств обороны базу, и вопрос, что же предпочтительней, часто разрастался до масштаба серьезнейшей и мучительной проблемы. Такое положение побудило командование централизовать хранение оружия, оставив на руках у бойцов только пистолеты (Система "коллективного" оружия была из ряда вон выходящим явлением на фоне порядка, принятого во всех партизанских отрядах, где оружие являлось личным, и только вооруженный человек считался партизаном.).

Тот, кто отправлялся в рейд или караул, получал ружье со склада и по возвращении был обязан его вернуть. Эта система позволила привлечь к операциям большое число людей, которые, таким образом, приобретали боевой опыт, а главное - уничтожила различия и конфликты между горсткой вооруженных людей (а потому - "бойцов" и "кормильцев") и всей остальной безоружной массой.

Но не только нехватка оружия затрудняла продовольственные рейды. В этом районе, где пока было еще мало партизан, складывалось впечатление (в значительной мере обоснованное), что продукты у крестьян забирают только евреи. А поскольку даже для удовлетворения минимальных нужд лагеря в продовольствии требовалось очень много, партизанам приходилось часто ходить в села, навещая одно и то же село, известное своими богатыми запасами, по два и по три раза кряду.

Крестьяне, которые, естественно, не желали расставаться со своим добром и делали это только со страху, конечно, иногда прикидывали, зачтется ли им это в случае победы Красной Армии. Но если в русских партизанах они видели представителей этой армии и ее авангард, то никогда не считали такими представителями партизан-евреев, за которыми не было никакого государства и никаких вооруженных сил и некому было оплатить их счет. Поэтому на первых порах крестьяне пытались оказывать нам сопротивление, а убедившись в решительности и твердости еврейских бойцов, нашли более эффективное средство они обратились к германским властям с жалобой на еврейских "бандитов", прося у немцев защиты. Последние в этом, разумеется, не отказали. Немцы были настолько уверены в преданности крестьян, что не поколебались раздать им оружие для "самообороны" и организовать их для этой цели.

Между несколькими селами была налажена связь, чтобы оповещать друг друга о любом замеченном движении партизан, его направлении и численном составе группы. Через гонцов или с помощью сигнальных ракет известие передавалось очень быстро, и не раз бывало так, что группу неожиданно обстреливали, прежде чем она добиралась до цели. И даже если бойцам удавалось проникнуть в нужное село, провести операцию и отступить, забрав с собой обоз, враг подстерегал его на обратном пути, и все, что было добыто ценой огромных усилий, а порой и крови, вполне могло быть потеряно.

Штаб бригады предложил евреям скрывать во время операции свою национальность, выдавать себя за русских, литовцев или поляков. Но евреи не могли да и не хотели воспользоваться добрым советом, и все усилия направляли, в основном, на совершенствование своих действий, изобретение новых уловок и повышение боеспособности.

Между тем, положение со снабжением лагеря обстояло из рук вон плохо. Как ни бились, что ни изобретали и сколько ни ходили в рейды бойцы, они не могли удовлетворить даже самых элементарных нужд лагеря. Почти единственной пищей, которой питались люди, была пресная болтушка из ржаной муки, пузырившаяся на костре в больших чугунах. Эта несоленая, без капли масла баланда не сходила с нашего стола, сколоченного из тонкого кругляка, и приходилось заставлять себя есть ее. Хлеб был драгоценной редкостью и отпускался только больным крошечными, точно отмеренными пайками.

Все "припасы" концентрировались на главном складе, и ответственный за склад (Генрих Загайский) отпускал их на кухню согласно количеству людей, находившихся в тот день на базе. Норма питания была равной для всех (кроме больных), без различия в чине, звании и положении. Это было равенство полуголодных. Люди теряли силы, многие заболевали. Начала свирепствовать цинга, распространились желудочные заболевания, поносы и фурункулез, не щадивший даже самых крепких (зато почти бесследно исчезли другие хронические недомогания, которыми многие страдали до прихода в лес).

Не лучше обстояло дело и с жильем. Летние шалаши не могли защитить от холода и дождя. Скудная одежда, которую мы не снимали с себя ни днем, ни ночью, тоже не спасала. Днем еще можно было погреться у костра. Ночью, очнувшись от тяжелого сна, люди обнаруживали, что лежат в воде, в жидкой грязи, а дождь все льет и льет, и холод пронизывает до костей. У кого хватало энергии, тот вскакивал и посреди ночи бросался искать место посуше, "изобретатели" предпочитали конопатить щели и отводить льющуюся сквозь крышу воду, а многие, проснувшись, просто меняли позу, подбирали ноги, чтобы уберечь от воды хотя бы обувь, и засыпали снова. Утром начинали сушить одежду, а ночью - опять дождь и грязь, и все сначала.