Пламя зимы

Боязнь того, что он нарушит свое обещание и снова овладеет мной, казалось напрочь уничтожила и возможность, и желание уснуть. Но видимо, потрясения и смятения изнурили меня: я помню, как лежала застывшая и настороженная, а уже в следующее мгновение я открыла глаза навстречу солнечному свету. На этот раз по крайней мере мне не нужно было склеивать воедино мелкие обрывки памяти. Мужчина в полном одеянии отвернувшись, стоял у окна.

– Теперь вставай, Мелюзина, – сказал он. – Ты, вероятно, захочешь одеться, прежде чем сюда войдет королевская чета, дабы убедиться, что с тобой все в порядке, и ты действительно стала моей женой.

Я догадалась, что он, должно быть, разбудил меня, назвав по имени, но он так и стоял, отвернувшись, даже не взглянув на меня, только повторяя:

– Мелюзина, теперь вставай и одевайся.

Я пошевелилась, не в силах вынести это монотонное терпеливое повторение. Выбравшись из постели, я закипела от негодования. Что же это за человек, спрашивала я себя, который смог жениться на дурочке, пусть даже и по королевскому приказу? Так мог поступить только последний негодяй – трус, трясущийся за свою шкуру, или кто-то, настолько снедаемый жадностью, что не выбирает средств для пополнения своего кошелька. Я метала взгляды из стороны в сторону в поисках оружия, с помощью которого смогла бы избавиться от этого существа, но ничего подходящего не было, и вспомнила, как он сказал, что вскоре сюда придет королевская чета. Король и королева? Значит я была при дворе. Но времени задуматься над этим не оставалось. Мне совершенно не хотелось, чтобы меня увидели здесь раздетой, с испачканными кровью бедрами, и я поспешила к сундуку, переложила роскошные одежды на другой и открыла его.

– Разве ты не хочешь умыться? – эти медленные слова звучали как оскорбительная насмешка. – У тебя еще есть время помыться, я налил для тебя воды.

Все так же не поворачиваясь, он указал на стол, где стоял таз с мочалкой, и рядом лежало сложенное полотенце. Какое-то мгновение я колебалась, не желая принять это проявление участия от животного, осквернившего меня, но мне настолько опротивели мои испачканные ноги, что я почти бросилась к столу. Протянув руку за мочалкой я увидела свои грязные ногти и содрогнулась от отвращения, осознав, что во время сна я расчесывала пятна крови, уже подсохшие и начавшие чесаться. Это неприятное открытие, однако, было сделано вовремя, и я сначала вымыла лицо – ничто потом меня не заставило бы умыться грязной водой, – а затем руки, и только напоследок ноги и густые черные завитки, покрывавшие мои интимные места.

Я даже не могла себе позволить оставить воду в тазу, и понесла ее вылить в ночной горшок, но, увидев его, конечно, почувствовала непреодолимое желание оправиться. На глазах у этого мужчины? С ненавистью взглянув на него, я увидела, что он все так же стоит, повернувшись к окну. Было понятно, что он ни разу не посмотрел в мою сторону, разве что бросил мимолетный взгляд. Человек вообще чувствует, когда за ним наблюдают, а я особенно, так как мне не раз досаждали вездесущие глаза отца и братьев. Значит, он не очень-то радовался своей сделке, олух, женившийся ради выгоды на слабоумной?

Пока эти мысли кружили у меня в голове, я использовала ночной горшок. Он должен был все слышать – эти звуки не спускаешь ни с чем – и один раз слегка шевельнулся, так что я чуть было не вскочила, сделав только половину дела. Но он не поворачивался, только двинул плечом, которым опирался на оконную раму. Он продолжал молчать и когда я достала одежду из сундука, и когда натянула нижнее белье и блузу. Когда я уже продела руки в летнюю безрукавку и расправила ее на плечах, выставляя напоказ должную часть вышитой блузы, он спросил:

– Мне зашнуровать тебя?

Я была слишком потрясена, чтобы ответить, – отчасти остротой его слуха, который, очевидно, помогал ему безошибочно определять, на какой стадии находилось мое одевание, отчасти самим предложением. Но оно прозвучало очень кстати. Широкое платье крестьянки можно просто надеть через голову. В Улле у меня было множество подобных вещей, предназначенных для работы в кладовой, в буфетной, в саду или в огороде. Но изящные безрукавки леди туго шнуровались от бедер до груди на спине или по бокам, и служанка была просто необходима. Отсутствие ее было новым ударом для меня. Кто же помогал одеваться мне все эти месяцы? А может быть, я сидела в клетке, корча рожи и гримасы, и сейчас меня вывели на свет, только чтоб выдать замуж за этого человека? Но ради чего? Ради Улля?