ПЛАН «Б»

— Таточка, — Никита примерил имя курносой розовощекой егозе в нарядных бантах. Конечно! Татусей такую звать не могли. Непоседа — сразу видно. Проказливый, непослушный нрав отражался в симпатичной мордашке; упрямство, уверенность и всеобщее обожание блестели в изумрудных глазках-пуговках, вздернутом подбородке, кудряшках. Татка! Таточка!

— Ты похожа на маленький вулканчик, — сказал, любуясь, — и куклу. Я тебя тоже буду называть Тата. — Линев исходил от самодовольства, в голове звучали спесивые марши: «Ай, да я! Ай, да, сукин сын! Угадал имя! Да еще такое!». — Кстати, ты на себя в зеркало сегодня смотрела?

— Нет, — ответила Тата и испугалась: она ведь прямо с постели, лохматая, немытая, в халате поверх ночной рубахи, под глазами, наверняка, черные круги. «Надо привести себя в поря…» — последняя на ближайшие пару часов здравая мысль оборвалась на полуслове. А все эта странная растущая, будто на дрожжах, пустота, которая заполонив сознание, сделала невозможным любое умственное усилие.

— Иди, умывайся, я займусь завтраком, — сказал Никита. С большим удовольствием он занялся бы другим. Но мужская интуиция, вопреки мужским инстинктам; чувство гармонии наперекор гормонам, твердили друг другу в лад: «Не торопись!» Заполучить сейчас зеленоглазенькую миленькую не стоило ни трудов, ни чести. О сопротивлении речь не шла. Непокорство исключалось. Насиловать же труп (избави Боже, выражение образное) совсем не хотелось. «И вообще, — напомнил себе Никита, — я явился сюда с серьезными намерениями. Мне надо увести эту кралю в свою жизнь, не уложить в люлю. Чтобы была моей вся, с потрохами. Поэтому я потерплю, сколько потребуется. Велика ли важность — время? Если цена вопроса — счастье!»

В ванной, под влиянием холодной воды, коей Тата безжалостно растирала лицо, возникла новая идея, вернее проблеск оной:

— Наверное, мне все это снит… — Но и эта сентенция не обрела завершения.

Во время завтрака ситуация только ухудшилась. Осознание себя и происходящего вдруг стало рифмоваться…

Ела, смотрела, слушала — все без звука — немое кино,

Словно ватой забиты уши. «Никита!» — мажорно блажило нутро.

Он, будто чуя, наглел, руки гладил, смеялся глазами,

«Тата, Таточка …мы с тобой — я не верю — сбивался на с «вами»…

Затем реальность вернулась и, обретя плоть, звук и смысл, хлестнула по взвинченным нервам током напряжения…

— Убери руки с моего колена, — сказала Тата.

— Не могу, — ответил Линев.

— Почему?

— Рядом с тобой я отказываюсь нести ответственность за свои руки. Они меня не слушаются, — как обычно, пояснение эксперта отличала отменная логика. — А губы вообще такое творят…

Дальнейший доклад о «бунте на корабле» оборвал поцелуй и снова мир сомкнулся в мрак бесконтрольности и рифм…

«Не торопись», — приказал себе он,
«Не торопись», — попросила она.
И поняли оба:
«Никита — не сон»,
«Она мне на счастье дана».
Затем был парк, в котором царила осень.
Но на каблуках по аллеям — не очень.
На лавочке он гладил плечи, губы искал
Она тесней прижималась, шептала:
— Какой ты нахал…
Тихой улицей, на площадь, в толпу, в гущу:
— Не надо. Смотрят…
— И пусть. Все равно не отпущу!
— Расскажи о себе.
— А ты про себя расскажи.
— Хорошо. По очереди, давай.
Тут нереально быстро приехал пустой трамвай.
— Детство, как детство, родители, брак,
Зачем он жену защищает, вот ведь дурак…»

Следующая встреча с настоящим была более продолжительной.

Неожиданно Тата обнаружила себя бредущей за руку с Никитой по парковой дорожке. Вторым открытием стало ощущение счастья, которым она была переполнена. И слова Линева…

— …я всегда хотел писать. Думал: ладно, какой из меня, писатель. И знал — хороший. Ты это, пожалуйста, учти. Это важно. Очень важно… — Никита словно просил прощения за еще не нанесенные, но неизбежные обиды; за грядущие трудности, за неизменный не покой, которые принесет в ее жизнь.

Тата вздохнула: ей выпала нелегкая ноша. Но каждому — свое.

Никита между тем делился сокровенным: рассказывал про свои мечты.

Про Дом и Сад, про Тишину, которая так нужна каждому Мастеру.

Про Книгу-самореализацию, без которой невозможно существовать.

Про любимую, без которой в сердце никогда не бывать гармонии.

Линев ничего не говорил о славе, признании, деньгах. Не обещал, что будет любить ее больше, чем свои книги. Он честно предупреждал о приоритетах: покой, творчество, отношения. Любви и любимой предназначалось лишь третье место.

Они уходили вглубь парка, в ту часть, что мало отличалась от леса.