План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945

В самой Москве из рядов высшего партийного руководства начал распространяться угрюмый страх. Эти люди знали, какова реальность, скрывающаяся за воззваниями и плакатами, покрывавшими мрачные городские стены. Самые крепкие люди были мобилизованы в «рабочие батальоны». Свыше полумиллиона непригодных к строю городских жителей были направлены на окраины, где днем и ночью, несмотря на холод, работали на оборонительных сооружениях и копали противотанковые рвы. От этих людей, от раненых красноармейцев на железнодорожных станциях, по этому широко разветвленному таинственному каналу слухов, столь процветающему в репрессивном обществе, распространялись ужасные новости. Повторяющийся кошмар царской армии – нехватка боеприпасов – снова бросал свою длинную тень. Пугающие рассказы об отношении немцев к пленным и гражданским вторили сообщениям о массовых расстрелах «дезертиров» и «нытиков», проводимых органами НКВД. В течение трех дней после падения Калинина столица была охвачена чуть ли не всеобщей паникой. Известие об эвакуации правительственных учреждений в Куйбышев вызвало массовое бегство тех, кто имел возможность сделать это. Вначале коснувшись партийных чиновников и бюрократов меньшего калибра, уезжавших под предлогом полученного приказа, это движение быстро охватило их семьи, чиновников жизненно важных учреждений, таких, как отделы выдачи продовольственных карточек, почт и даже милицию и ополчение, выполнявших задания по поддержанию порядка.

Когда прекратилось распределение продовольствия, опустели улицы и многие дома, начались грабежи и воровство. Звуки выстрелов днем и мертвенный свет немецких зажигательных бомб по ночам довершали картину города, стоявшего на грани гибели.

Сталин оставался в Москве. Можно представить, что он размышлял о Брест-Литовском мире, который Ленин подписал в 1918 году, чтобы спасти большевистский режим от уничтожения германской армией. Нет сомнений, что самообладание иногда подводило Сталина, точно так же, как его неуклюжее вмешательство в военные операции испортило проведение отступления из-под Киева. Известно несколько его непривычно необдуманных заявлений в критические моменты: «Мы будем приветствовать американские войска под американским командованием на любом участке русского фронта» – Гарри Гопкинсу, 30 июля; «Британские экспедиционные войска могут действовать из Персии и присоединиться [к нам] в защите Украины» – Стаффорду Криппсу, после Умани. И даже еще мелодраматичнее, после падения Киева: «Все, что создал Ленин, мы потеряли навсегда». Но нельзя найти ни одного документа о каких-либо дипломатических подходах, о мирных предложениях, пусть косвенных или ориентировочных, которые бы сделал Советский Союз в это время. У диктатора было слишком много врагов, чтобы он мог рискнуть, изменив статус-кво.

19 октября Москва была объявлена на военном положении, и для восстановления порядка в город были направлены дополнительные силы НКВД. С этого момента в городе затихли вспышки паники. В затемненном городе, с заснеженными улицами, закрытыми магазинами, вечно ревущими сиренами воздушной тревоги воцарилось мужество отчаяния.

Отчаяние объяснялось отсутствием надежды на спасение. Оно было полной противоположностью той апатии и покорности, характерных для французского коллапса в 1940 году. Тогда люди пожертвовали своей страной и независимостью ради своей собственной безопасности. Казалось, что можно будет не расставаться с удовольствиями сладкой жизни, если просто отказаться от борьбы. Но русские 1941 года смутно представляли себе эти удовольствия. Лишения и жертвы оставались, как и были на протяжении столетий, для них привычными. Теперь немецкий захватчик олицетворял для них все их горе и страдания. Но их сопротивление питалось и более глубоким вдохновением.

«Даже те из нас, кто знал, что наше правительство безнравственно, что СС и НКВД отличаются разве только языком общения, и кто презирал лицемерие коммунистической политики, чувствовали, что мы должны бороться… Потому что каждый русский, кто жил в годы революции и в тридцатые почувствовал дуновение надежды, впервые в истории нашего народа. Мы были как почка на корне, который столетиями прорастал в каменистой почве. Мы чувствовали, что сантиметры отделяют нас от открытого неба.

Мы знали, что, конечно, мы умрем. Но наши дети унаследуют две вещи: Землю, свободную от захватчика, и Время, в котором могут развиться прогрессивные идеалы коммунизма».