План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945

24 ноября Гудериан приехал в штаб-квартиру Бока, чтобы объяснить задержки в развертывании наступления своей группы. В Орше командир-танкист произнес долгую и резкую речь на тему условий, в которых вынуждены сражаться его люди, и закончил утверждением, что «…полученные мной приказы пришлось изменить, потому что я не видел способов выполнить их». Бок, который был болен, ответил, что он «информировал ОКХ устно о содержании предшествующих докладов Гудериана и что ОКХ полностью осведомлено об истинном характере условий на фронте». Гудериан упорствовал в своем «требовании» изменить приказ, и тогда Бок согласился позвонить Браухичу (тоже больному; у него случился серьезный сердечный приступ 10 ноября). Бок вручил сопротивлявшемуся танкисту вторую телефонную трубку, чтобы тот мог слышать разговор.

Утомление и плохое самочувствие умерили амбиции Бока, но, по-видимому, не повлияли на осмотрительность Браухича. В ответ на настоятельную просьбу Бока отменить наступление и перейти к обороне на надлежащих зимних позициях Браухич дал понять, что «просто не имеет права принимать решение». Единственное, на что согласился Браухич, было временно отложить более крупные цели наступления 2-й танковой армии и что Гудериан может ограничиться достижением рубежа Зарайск – Михайлов и блокированием Рязано-Уральской железной дороги.

Это явилось молчаливым признанием того, что в наступлении на Москву южный зубец клещей больше не действовал. Поэтому единственная надежда достичь русской столицы возлагалась на танковые войска 3-й и 4-й групп с северо-запада и на 4-ю армию Клюге, постепенно продвигавшуюся по обеим сторонам Смоленско-Московской дороги. По условиям первоначального плана Клюге не должен был начинать атаку до тех пор, пока обе танковые колонны не сомкнутся к востоку от столицы. Но очевидно, это стало просто невозможно, коль скоро Гудериан получил приказ не продвигаться за линию Рязано-Уральской железной дороги. Тем временем Рейнгардт своим дерзким ударом через канал Москва – Волга навлек на 3-ю танковую группу ряд ожесточенных атак против своего фланга со стороны сибирского резерва. За пять дней германское боевое расписание на севере так изменилось, что наступление вели только две танковые и одна моторизованная дивизии, а остальные танковые войска вели отчаянные оборонительные сражения вдоль своего северо-восточного фланга. В этих условиях главным было то, что атака Клюге всеми своими силами против русского центра и даже все наступление могли захлебнуться. Блюментритт дает крайне субъективное описание этих критических дней в штабе 4-й армии:

«Эти неблагоприятные условия [трудности у танковых дивизий на севере] подняли вопрос, должна ли 4-я армия участвовать в наступлении или нет. Каждую ночь Гёпнер звонил по телефону, настаивая на этом курсе; каждую ночь фон Клюге и я сидели допоздна, обсуждая вопрос, будет ли правильным прийти к нему на помощь. Фон Клюге решил, что нужно узнать мнение передовых войск – он был очень энергичным и активным командиром и любил быть в гуще солдат на передовой. Он объездил передовые посты и выслушал мнение младших офицеров и сержантского состава. Командиры взводов считали, что могут достичь Москвы. Через пять или шесть дней обсуждения и изучения обстановки фон Клюге решил совершить заключительную попытку вместе с 4-й армией».

В конце ноября в «Волчьем логове» фиксировали и другие новости на крайних флангах фронта. Нет сомнений, что они произвели сильное впечатление на Гитлера, упрочив его позицию по двум важным вопросам – в отношении наступательного потенциала русских и в отношении необходимости не спускать глаз со своих старших командиров. В начале ноября русские начали наступление против позиций Лееба на выступе Тихвин – Волхов. Целью этой операции было оттянуть германские резервы с Центрального фронта и с более дальним прицелом открыть зимой путь к полному снятию осады с Ленинграда. Однако эта операция была проведена плохо. Атаки, непременно фронтальные, выискивали не наиболее слабые места противника, а почему-то особо защищенные участки. Операцией руководили непосредственно из Москвы, а командиры на местах реагировали на события с деревянной ортодоксальностью, под задумчивыми взорами своих комиссаров и НКВД. Шли дни, росли потери русских из-за «категорических требований» нетерпеливой Ставки, а немцы почти не отступали со своих умело размещенных позиций. Оправдались все предсказания, касавшиеся поведения русских в наступлении. Стало казаться, что подготовка и огневая мощь любой немецкой дивизии могут найти себе ровню только на уровне корпуса Красной армии.