План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945

В результате, как Геринг со смехом поведал Чиано (министру иностранных дел Италии), «…съев все, что можно, включая подошвы своих сапог, они начали поедать друг друга, и, что серьезнее, съели германского часового». Один высокопоставленный офицер СС обратился с личным докладом Гиммлеру, предлагая, чтобы два миллиона пленных были расстреляны «немедленно», чтобы оставшейся половине достались двойные пайки, с целью обеспечить «наличие реальной рабочей силы». Но русские голодали не из-за дефицита продуктов питания – просто их поработители не желали кормить их.

Шуточки Геринга и холодная статистика жертв не должны заслонить ужасающую картину этих «клеток» с пленными. Темные загоны, полные ужаса и страданий, где мертвые лежали кучами целыми неделями, очаги таких страшных эпидемий, что охрана боялась входить внутрь или входила с огнеметами, когда «из соображений гигиены» трупы и умирающих поджигали вместе с кишащими паразитами подстилками. Психопатическая германская страсть делать зарубки на своих винтовках оставила нам страшное свидетельство того, как они обращались со своими противниками. Зарегистрированная смертность в лагерях и огороженных местах для военнопленных равна 1 981 000. Кроме того, были еще зловещие графы «казнено; пропали; умерли или исчезли по дороге» с общим страшным итогом еще 1 308 000 человек. Когда к этим цифрам добавляется громадное число людей, просто забитых до смерти прямо на месте, где они сдались, можно себе представить, какую ненависть и варварства порождала Восточная кампания.

После поражения в Харьковском сражении в мае Ставка была вынуждена радикально изменить план летних операций. Огромное сосредоточение танков в соединениях Клейста и Паулюса указывало на то, что главный вес германского усилия будет концентрироваться на юге, и это подтверждалось сообщениями агента Люци. Но Люци предсказал (совершенно точно, как мы теперь знаем) и возобновление наступления на Ленинград, да и Москва еще оставалась на картах германского командования в качестве цели. Однако эту уникальную информацию стали подозревать в фальсификации. Поэтому было решено, что резервы Красной армии – или то, что от них осталось, – должны находиться вокруг Москвы для обороны против возобновления наступления на центральном участке. Оттуда их можно направить к Ленинграду или на юг, после того как станут ясны намерения немцев. Дело в том, что конфигурация советской системы железных дорог, оставшихся после германских захватов прошлого лета, позволяла гораздо легче высылать войска от Москвы к флангам, чем внезапно сосредоточиваться у столицы от флангов. В соответствии с этим Тимошенко получил приказ удерживать оба «стыка» на каждом конце своего фронта, у Воронежа и Ростова, и дать – впрочем, у него не было выбора – немцам прорваться через «ворота» между ними, отдавая пространство в обмен на время – через Донецкий бассейн и большую излучину Дона. Когда 28 июня началось немецкое наступление, его мощь явилась неожиданностью для русских. 5 июля танковые дивизии Паулюса достигли Дона по обе стороны Воронежа, но в это время Ставка еще не знала, предпримут ли немцы форсирование Дона и повернут ли они затем на север, овладев Ельцом и Тулой. Немедленно был создан новый Воронежский фронт из остатков дивизий Голикова и части скудных резервов Ставки. Во главе его был поставлен Ватутин, подчинявшийся прямо Москве, а не Тимошенко.

В этот момент сопротивление русских, пока все еще очень разобщенное и неорганизованное, начало влиять на выработку германских планов. На второй неделе июля единственные участки, где шли сколько-либо значительные бои, находились около Воронежа и южнее Донца, где шахтные сооружения и терриконы этого угледобывающего района давали какую-то защиту пехоте, пытавшейся задержать танки. Между ними, в широком коридоре, разделявшем параллельно текущие Дон и Донец и имевшем более сотни миль поперек в самом узком месте, присутствие Красной армии едва ли чувствовалось. Корреспондент «Фёлькишер беобахтер» описывает, как «русские, до этого упорно сражавшиеся за каждый километр, отступили без единого выстрела. Наше наступление замедлялось только из-за разрушенных мостов и воздушных налетов. Когда давление на советские арьергарды становилось слишком сильным, они выбирали позицию, позволявшую им продержаться до ночи… Двигаться в глубь этого пространства, не видя ни следа врага, было очень тревожно».