План битвы (СИ)

Подцепляю фольгу, обрываю полосочку, снимаю капсулу, добираюсь до проволочной петельки мюзле и раскручиваю, освобождая путь пробке. В плечо отдаёт болью, прямо по маршруту пули. По оборванным нервным окончаниям проскальзывает молния.

— Тебе больно? — напрягается Ирина и поднимается с дивана.

Блин, заметила…

— Нет, что ты, я просто поражён твоей красотой. Снова. И, надеюсь, это далеко не последний раз. Зачем ты поднялась? Такой вид испортила…

— Может, и последний, — как-то не особо весело хмыкает она. — Дай мне бутылку, я сама открою.

— Здрасьте, — киваю я. — Настоящий мужчина никогда не отдаст свою бутылку. Сядь обратно.

Но она качает головой и тянет бутылку из моих рук.

— Дай, я сказала, — нарочито строжится она.

— Нет, я сюда пришёл не давать, а брать.

— Нахал! Отдай шампанское! И пошляк, к тому же!

— Нет, я сам открою, ты не умеешь, надо тихо, без хлопка, чтобы не потревожить…

— Ты-то откуда знаешь, колхозник? — смеётся она и продолжает тянуть.

Удерживать бутылку тяжело, потому что… впрочем, уже и неважно. «Великая дама», потревоженная взбалтыванием и нашей вознёй, начинает расширяться. Это происходит быстро, практически мгновенно. Экспоненциально. Расширившись достаточно, она просто вышибает пробку и широкой струёй устремляется наружу. Как джин из кувшина.

Ирина проявляет невероятную скорость реакции и зажимает горлышко ладонью. Получается, как на «Формуле-1», когда пилоты обливаются шампанским. Проходит несколько секунд и бутылка оказывается практически пустой, а мы стоим мокрые с ног до головы.

— Что ты наделала!!! — восклицаю я, притворяясь разгневанным и не в силах оторвать от неё взгляда.

В мокром халатике, прилипшем к телу она выглядит так, что я готов проглотить её целиком. Я пожираю её глазами, и она наслаждается этим, смотрит на то, как я смотрю на неё…

— Такое шампанское вылила… — продолжаю я, давно уже не думая ни о каком шампанском.

— Хочешь шампанского, значит? — мурлычет она и забирает бутылку из моих рук.

Она подносит горлышко к губам, запрокидывает голову, и выливает в себя остатки из бутылки. Потом бросает пустую бутылку на диван и, поднявшись на цыпочки, кладёт мне руку на затылок и притягивает к себе.

Наши губы соприкасаются, и она переливает в меня шампанское, что держит во рту. Прекрасно… Восхитительно. Это лучшее вино в моей жизни…

Мои руки, какие там боли, начинают сжимать её, мять, расстёгивать пуговицы, но она вдруг отстраняется и прижимает палец к моим губам.

— Погоди, — шепчет она, отступая и как ненужную кожу сбрасывая с себя мокрый шёлк. — Погоди, я всё сделаю сама.

Её кожа сияет в сумраке и дурманит почище колдовского благоухания лилий, посильнее сладкоголосых шведских сирен. Ирина приближается и начинает расстёгивать мою рубашку, бережно стягивает и на миг останавливается, глядя на дырочку под ключицей, а потом тянется вперёд и очень легко прикасается к этой дырочке губами.

Затем она целует мою грудь, живот и спускаясь всё ниже, становится на колени…

Не знаю, сколько проходит времени, наверное уже часов пять, потому что за окном занимается рассвет. Небо расцвечивается бледным розово-фиолетовым сиянием, заставляя верить, что волшебство никогда не кончится, хотя мы оба знаем, что всё в этой жизни заканчивается, и я, кажется, догадываюсь, почему эта ночь такая особенная и совершенно неземная.

Догадываюсь, но совсем не хочу об этом думать. Я просто наслаждаюсь моментом. Мы абсолютно голые лежим на ковре у открытой балконной двери. Иногда садимся, чтобы забросить в рот ложку чёрной икры из хрустальной вазочки и сделать глоток не французского, а советского шампанского. И в этот момент нет и не может быть ничего лучше в целом мире…

А потом мы засыпаем и просыпаемся здесь же, на ковре, часа через полтора или два, когда звонит будильник. Удивительным образом очарование не исчезает. Мы разделили ложе, а теперь разделим завтрак.

Ира идёт в душ, а я — на кухню. Омлет со сливками и шампиньонами — моё фирменное блюдо. Правда грибы не продаются в магазине, их собирают в лесах и на полянах. Поэтому решаю заморочиться яйцом пашот, но не нахожу уксус, который, насколько я помню, если и продаётся, то неразведённый, в виде эссенции.

Впрочем, не суть, уксуса я не вижу и решаю в итоге сделать просто яичницу с ветчиной. Жарю на чугунной сковородке, начисто лишённой следов антипригарного тефлона. Это, разумеется, к лучшему, правда нужно иметь кое-какую сноровку. Но я справляюсь.

— Ого! Это что, ты мне завтрак приготовил?

— Да, изысканный и изощрённый, совершенно мишленовский завтрак. У тебя нет, случайно, кусочка белого трюфеля для логического завершения композиции?

— Что за буржуазная терминология? Комсорг швейной фабрики так говорить не должен, а зам начальника отряда патриотов — тем более. Ладно. А кофе? Кофе не сварил? Ладно, давай растворимый выпьем.

Ну и вот, на этом, собственно всё. Конец.

— Послушай, Егор, — мягко говорит она, допив свой кофе. — Я должна тебе кое-что сказать.

— Не надо, не говори, — качаю я головой. — И так всё ясно.

— Нет, ничего не ясно. Слушай. Наша связь…

— Ириш, я всё знаю…