План D накануне (СИ)

Поозиравшись, он заметил Запольяи, внимавшего диспуту с балкона своего дома и имевшего скучающий вид, иногда перемежавшийся мелькавшими на лице помыслами о свидании с любовницей. Мех его странной шапки в полной мере отражал низость его рода в сравнении с родом Батори, у которого даже оторочка кафтана последнего служащего семье золотаря выглядела куда богаче. Кроме того, он был стар, измотан, уныл, в громадных зрительных стёклах, курил длинную трубку. Подобные виды показались ему привольны, и он вновь стал прислушиваться к диспуту, между тем принявшему иной поворот — теперь решался вопрос, кто именно отдал Иуде Искариоту приказ предать Христа, сам ли он либо же его отец, на последнем настаивали евреи. Разумеется, его, да и любого мужчину в роду Батори учили, что это сделал сам Христос, и мысль об участии в этом его отца до сих пор не приходила ему в голову, хотя, размышляя теперь и припоминая, что этот отец в своё время проделывал, да и теперь, как ему кажется, ко многому прикладывал руку, он счёл еврейскую версию весьма правдоподобной, странно только, что никто в Иерусалиме не заметил, как он обратился к Иуде, ведь при всяком своём манифесте к смертному это существо считало своим долгом устроить представление, а с другой стороны, для тайного дела, с самого начала зная, на что он толкает беднягу и к чему это всё приведёт, тот мог и поступиться принципами и устроить всё тайно, а может, кто-то и видел горящую ставню или превратившегося в камень фарисея, но не признал в этом явления.

Между тем у евреев и протестантов всё как-то быстро сладилось, он даже не понял, кого в диспуте объявили победителем и будут ли сжигать Талмуды и здесь, и на смену им поднялись другие монахи и сектанты, которые, если разобраться, тоже определялись им как монахи, все они для него монахи, а будь он чуть менее образован, были бы иезуитами, каковые за тридцать лет своего существования его весьма впечатлили. Он неожиданно понял, что со службой Елисею начало что-то определяться. Новые участники говорили на непонятном языке, не понимая и друг друга, что удалось выявить весьма быстро, и на помост пригласили переводчика, ныне влиятельнейшую фигуру, могущую одной своей волей и подтасовкой слов повлиять на исход диспута. Он заметил, что местный господарь ступил на подвесной мост, и понял, что пришло время действовать. Стал проталкиваться к трактиру на этой стороне, вбежал в него, схватил первую попавшуюся глиняную кружку, выскочил на улицу и швырнул в голову господаря над площадью. Это была та самая пелена, поднимаемая силой воли мгла, застывший миг перехода из состояния в состояние, которого все, кто знал его, страшились, а он извлекал перст судьбы.

Гавриил

Когда цель поставлена правильно, подсознание и сознание образуют единый механизм, способный — и делающий это, — наделить смыслом самую разрозненную кинохронику, заставить даже не вполне здоровый рассудок применять доктрину причин и следствий. Он, проделавший свой жизненный путь очень выверенно, будто с самого начала зная, насколько долгой будет его «служба»… ведь это низкая степень — считать, будто ты избранный, но он всегда знал, что намного превзойдёт своих однокашников, все они то и дело прерывались, а он только считаные разы, ехал в полупустом плацкартном вагоне, смотрел в окно, — каторжники теперь тоже ездят в таких к месту назначения, — как кончается тот самый лес, нет, наверное, это другой, никогда не умел определять основные направления; в их семье, как в иных делились на математиков и гуманитариев, различали тех, кто лучше ориентируется на поверхности, и тех, кто — под землёй. Ни разу никакое ограждение не пролетало вплотную к стенам вагона, пассажир был задумчив, мечтателен, когда стало смеркаться, просто включили свет, его источники удачно расположили над всем, симметрично, боеприпасы, обезвреженные потенциалы. Теперь уже никто не планирует, отталкиваясь от протяжённости светового дня. В юности это ещё ставилось под сомнение, но сейчас-то уже очевидно, что нет никакого существа, у которого даже тень всемогуща, тем более ничего не нависает такого… ин-фолио между потрясающим и мучительным, добивающегося всё нового и нового пересмотра, поворота обратно на путь скорби, погрузки обратно в арбу страданий, это просто эксплуатация бесноватых, верящих и рано или поздно сочиняющих свой содержащий до чёрта смертей священный текст складно; складно для тех, кто явился выразить почтение, но не для тех, кто явился заранее.

Рано утром в расписании движения стояла Москва, поздно вечером — Ленинград.