План D накануне (СИ)

Шли месяцы. Мы то тащились мимо домов с голыми стропилами, то сидели под скатом моста, держа ладони на затылке, потом по побережью, где галька забивалась в ботинки, по трамвайным путям, сзади и с боков непреходящая угроза, выходили с поднятыми руками из каменных зданий с выбитыми стёклами, иногда под ними появлялись лошади, лица заклеены лейкопластырями крест-накрест, верхние веки на скрепках, чтоб не заснуть на ходу, железные кресты бьются ниже воротников, часто встречались виселицы, на каждом мертвеце вывески с проникновенными инструкциями, под шапками мы все давно лишились волос. Те, кто наблюдал нас с разных точек, старели быстрее друг друга и нашего следа в пространстве. В германских городах колонну сопровождали женщины, бюргерши, надо думать, а то и тевтонки, лица в морщинах, всегда собранные, видимо, чувствовали скорое крушение, и не мы ли убивали их мужей и сыновей? бывало, шли в тумане по пояс, уже, кажется, что по орбите от вольных городов до Балтийского моря, сплошь ганзейская готика и крошево красного кирпича, каждый недробимый квант времени — для нас лёгкое покалывание, я имею в виду, что все они фиксировались, ежесекундная замена всех частиц соответствующими им античастицами, настилы через реки на связанных бочках из-под нефти, остовы танков с распущенными гусеницами, сваленные на пирсе, уже ржавые ЯкБ-12, рядом полуутопленный одномоторный истребитель в цвет неба, а волны куда темнее, железнодорожные мосты над расщелинами, тонны стали и разволочённых по перемещаемым архивам чертежей, канонерки на отмели с обледенелыми снастями, у фашистов на исподнем курицы пляшут на свастиках, входы в тоннели завешены растянутыми флагами союзников, треугольные валуны на братских могилах, где фамилии мелом, на нас появляются и исчезают армейские одеяла, наша колонна — это барицентр сдающего позиции рейха, статичный, неизменяемый блок, вечное настоящее время, аркообразное строение нёба взрывают верхнечелюстные бугры, экзостозы, появляются и исчезают брекет-системы, чего никто не может заметить, наша точка в созвездии Коленопреклонённого, задымлённые окраинные улицы, расстрелянные фасады с колоннами, на них треугольные порталы, на тех полустёршаяся латынь, на каждом знаке по три отверстия, свастика намалёвана где ни попадя, на боках всего, что в упадке, дыхание наше бело, лёгкие выстужены, во всей наготе, все агитации тела подавлены, это рационально, через брод вереница осевших по дверцы ещё в сороковом году шестьдесят четвёртых ГАЗов, очереди в загадочные землянки, из каждой выведено по семь-восемь труб, настил из трёх досок в грязи, бревно на высоте пояса, и девчушки занимаются балетом, стопы вывернуты, под руководством парня в картузе и с соломинкой в зубах, всё, больше ничего не помню.

Под вечер какого-то дня мы оказались у состава из четырёх теплушек, куда нас засовывали с май по август, а это ещё и не без ритуала, предварительного построения перед вагонами, перепересчёта, острожного даже в существующих условиях развязывания рук и записей цифр мелом на стене вагона: количество заключённых и календарное число посадки. Спали по очереди, еда передавалась через откидывающуюся дверцу в отъезжающей панели, пока она доходила до дальних едоков, то успевала испортиться. Очень страшно, дверь запломбирована проволокой во много оборотов, такую не разорвать, да она скорее истлеет.

На какой-то день снаружи началось дело. Крики, автоматные очереди, вагон распечатали, мы вывалились, но могли лишь недолго ползти. Пули кругом двигались очень медленно, как и тогда в лесу. Я залёг между колёсных пар. Вдруг передо мной начал приземляться подстреленный партизан, я потянул его за портупею. Он прижимал к груди папку, на которой проставили своих орлов все три Германии. Бежал, был ранен, в диаметре ста вёрст взрывались классические измерительные приборы, возрастала энтропия, Колмогоров в Москве делал пассы над региомонтановыми картами. Сперва прибился к партизанам, а потом и к нашим, хотя лиц я не узнаю, в момент встречи темно…