План D накануне

Урочные лета здесь были как бы не продлены и не урезаны, но продлён, а потом урезан сам принцип податной реформы. Возможно, они и не слыхали о шорохе на сей счёт повыше свода, слухи не донесли, ведь тут ничего интересного, не о чем говорить. Такая поправка, не существовало земли, к которой по смыслу когда-то давно существовала привязка, но имелась соль. На все разряды владельческого крестьянства не вышло бы это распространить, потому начали с найма, по ходу уже вводя бессрочность и перебежки от хозяина к хозяину. Такими скачками внутреннего самосознания эти квазикрепостные скоро могли перейти в подобие каких-нибудь однодворцев, они уже дерзили, зная об «усыпальницах» гораздо больше прочих и почти зная правду.

Злодей в кожаном фартуке на голое тело и полосатых брюках принимал их в обитой деревом комнате, оборудованной ещё двумя входами на случай не абсолютной искренности.

— Зовут его Ятреба Иуды. Известен мне мало, если бы ты, Принцип, так не торопился теперь со вскармливанием, я бы не стал его рекомендовать, а если б и стал, то через подставных. Говорю об этом голосом, чтоб потом на меня не сходилось, ежели что.

— Да, да.

— Позови его.

Когда они уже приготовились начать подъём, прицепился местный принц, держа под фалдой жёлтого сюртука с искрой некий продолговатый предмет. Такие дебюты он отлично знал, но теперь их было трое и у него револьвер, а также настороженность и очень твёрдое, как никогда в жизни, полагание собственной избранности, что он сам взрастил, додумавшись приготовить и исполнить именно такое дело, с отводом крови в дренажные канавы, древние русла, более, чем он сам, метафизические, метаглубокие, и последние их сажени копает не он, поэтому не знает, чем те кончаются.

— На гвоздь, что ли, прибил? — недоверчиво, дёргая за рог.

Горло жирафа потерял равновесие, схватившись ему за плечо.

— Да, да, наёбывай себя дальше, — отстранившись, усмехнулся тот.

Раскрыл тетрадь, что-то написав, показал.

— Чего это? Не, письмена не разбираю, не обучен.

— Ставит ребром, сколько.

Достал пять десятирублёвых ассигнаций. Принцип посмотрел на них, потом на нового соратника, в очередной раз его кольнуло дурное чувство, что рассчитывать он может только на себя, это по-прежнему казалось непривычным и пугающим.

— Нет, это ж надо, измыслить такую вещь, малахольный с женским довольством, а внизу мужиком. Он изобретателен, этот Господь. — Берне перестал раскачиваться на койке и призадумался. — Пожалуй, ничего похлеще на ум не идёт. Ну да не о том речь. А о том, что кто-то урвал вакансию графа, похотливого и поощряемого лорда, миллионщика, а кто-то затравленного со всех сторон двойного агента и ученика иллюзиониста. Так что мы тут не совсем ещё на скверных местах, а Абдувахоб? — тот молчал, лёжа на спине, глядя в белый свод комнаты. — Пожалуй, вакансия человека, который по диагонали прочёл тысячи… или относительно числа он нам привирает?.. так вот, прочёл сотни не самых толстых, запомнил переиначенные варианты, перевёл всё на английский, потом обратно, получив оригинальнейшие трактовки, по крайней мере, в своём звучании, и не может их ясно обличить… Горец, вай мэ, ты ещё с нами?

— Ты не караван.

— И ты только сейчас это понял? Прозорливо, кстати, я тут набросал кое-что новенькое по вопросу вечери.

Его грудь чаще прочих желал Абдувахоб, он же был жертвой цепочки полипептидов, древней которой только синдром Матфея и начало звука в условиях урбанизации мира: с каким сопровождением взлетает кречет, истребитель и Христос. Он подходил сзади, брал оба холма в ладони и молча мял, а Л. не смел перечить, всё это казалось ему уж слишком суровым, но он был жив и по прошествии лет проблесков наблюдалось всё больше и больше. Опять-таки надежда, от неё никуда не деться, какие версии ни строй, да и к чему? достаточно же просто в уме встать на чьё-то место; и ведь многие вставали, восхищённые сами собой и того больше наполовину диорамой, наполовину резко рухнувшим горизонтом, и тогда очень много всего становилось видно.

Они долго шли пешком, спускаясь и поднимаясь по Херсонской, сýженной мостовыми чаше, по склонам которой жили люди, подвязывая то левые, то правые створки ворот. Взошли на Красную площадь, пройдя мимо дремлющего стоя городового, скрылись в парадной трёхэтажного дома Монтрезор. На последнем этаже нанимало комнаты некое товарищество на вере, о чём сообщала крупным кеглем вывеска над аркой. Внутри им сразу велели сдать карты на стол. Он покосился на Принципа, тот никак не сигнализировал, тогда подошёл и выложил череп. Касаться его, вопреки ожиданиям, никто не захотел, заговорили будто о другом.

— Так вот, стало быть, какие твои орлы.

— Мои орлы не такие.

— А почему третьего не привёл, тебе же двух мало?

— Да он так себе, может вам не понравиться.

— Так ты к Вердикту обратись.