План D накануне

Привратник — Л.К. заметил себе: цилиндр, фианитовая перевязь, перчатки с откидными кончиками, маленький портрет судьи на часовой цепочке, — торжественно отворил двери, куда хлынула почти уже разъярённая толпа читателей. Спустя приблизительно час околачивания в читальном зале, включая время на доставку заказанных вещиц, их привёз огромный малый в тонких парусиновых крагах, шаркающий и неповоротливый, катя перед собой стеллаж с номерами занятых читателями столов, они сели. Он заказал всю подшивку «Вести-Куранты» с 1621-го и после, когда газета была переименована в «Ведомости», в «Санкт-Петербургские ведомости», и семь номеров «Вологодских епархиальных ведомостей»; ему же пришлось перечитывать и пересматривать множество исторических источников, очерков и новостных заметок, нужное им могло проскользнуть даже в помянутой походя цитате из пропавшего обращения Лжедмитрия к безымянному дьяку, что тот обязан передавать ему нагар с церковных свечей.

На сбор сведений о доме на Зубовском бульваре и его владельцах были убиты дни. По истечении их они знали почти всё.

Село Тайнинское, пусть оно улетит на Луну от одного его пинка, разойдётся по швам. Посадка, балка с камышами, поле и дорога на Москву. Подле Белого озера подземные тюрьмы, удивительные пространства невиданных масштабов, сеть склепов с неочевидными переходами, системами окованных балок под высокими сводами, каменных лестниц, каких на утро бывает не видно, или они сдвигаются, ведут уже к другим платформам и уступам, залы перетекают один в другой, восьмиугольники — в скошенные с румбов параллелепипеды, колодцы меняют плоскости, человек в сравнении с этой архитектурой ничтожен, остаётся только бродить и ждать смерти; ступая под клетку на цепи, он исчезает и продолжает путь уже по другой темнице, никого не узнавая; опальные бояре не старятся, упустив раз, их уже невозможно выловить на допрос, с какой-то стороны казематы достраиваются, доносится шум. Так им и надо, боровам, а каким не надо, всё равно надо, а какие не боровы, то секачи, чтоб их прихлопнуло разом, язвы вскрылись, и по запаху царь учует хулителей. Их легион, он один, это его сначала настораживает, бьёт по нюху, страгивает с ума, он параноидален, верует и уповает, рисует кровью из лежащего третий день под троном трупа какой-то боярской дочери линии себе на ланитах, как у апачей, хочет попробовать опростаться в посла, его ему подержат. Главный эксплуататор и испытатель Скуратов, бич опричнины, вампир, елейный глас, он уже давно внутри боли, настоящей, а не всей этой душевной парестезии. Вот уж кровопийца всея Руси, бес, Вечный пономарь. Он всегда ехал во главе процессии, над ней вороньё, высматривал поле, где они схлестнутся, торжественно въезжал в Тайнинское и провозглашал царскую волю: будет вам вытертая замша, будет вам мольба, будет вам введение в заблуждение карательных экспедиций.

Парное молоко с одинаковой скоростью стекает по горлышку кувшина и по подбородку и кораллу, ромашки и одуванчики стреляют к выезду из села вдоль дороги, под сплетёнными рогатинами, свежесрубленными, потом к горизонту, разлетаясь в поле, гуси на мелководье под ивой, в теньке, капуста наливается соками, укрывает центр тяжести по одному чертежу, воды озера набегают на песчаную косу, мухи лениво перемещаются от вод к навозу, пот кристаллизуется в подмышках отброшенных рубах, солома на крышах выгорает, как и волосы носящейся в другое время с орами мелюзги, но только не сейчас, казать Бельскому отпрысков, следующее поколение, да лучше им задубеть в порубах, где они прячутся теперь под присмотром бабок; подсолнухи клонятся, коровы мычат уже близко, псы отвечают, они в пыли и колтунах, таких огромных, что невозможно спать на боку и вилять хвостом, в стогах борьба, за кустами и завесями из крон бурые избы, спать жарко, тучи комаров, после дождя радуга всегда через село, пятицветный кот лакает из речки с покосившейся привады, это ведьмин сын в него перекидывается, кувшинки парят на течении, на холме церковь, а фон её столь синь, Царство Небесное сейчас к ним ближе всего. Всех их в тартарары, к рыцарям Круглого стола, в пасть к ненасытной Альдрованде, вместе с царской волей.

Она приезжала после ревизий и плакала над тюрьмами. Какая-то барыня, богачка, пошевеленная, видимо, пытку остановили, и теперь она ни из хомута, ни в хомут. Над происхождением видов надо было плакать, дура, над электрическими токами, над сменой белого на красное, в конце концов, истинно! свет не видывал такой дуры.