План D накануне

Пирро Лигорио, «Изображение античного города»: первый кадр мультипликационного фильма по мотивам Джанни Родари.

Карта мира Абрахама Ортелиуса: предположений ещё больше, чем в калибровочной инвариантности.

Карта мира из атласа «Всего земного шара таблицы» Василия Киприянова: Пётр Первый и его горячечные думы.

Карта островов Сент-Китс и Невис Томаса Джеффриса: оплодотворение в системе рептилоида.

Адмиральская карта Вест-Индий: библиотечные полки сквозь завесу из пепла.

Карта Европы Герарда Меркатора: экспансия тверди на восток.

Фабио Кальво, «Вид античного Рима и окрестностей»: сквозь скобы в пушечном ядре пропущен канат, но на нём имеются и объекты, метафорически представляющие армагеддон, начинающийся с того, что женщину тащат за волосы.

Карта Фёдора Годунова, изданная Герритсом: эффектно обставленное пренебрежение центром мира.

Эбсторфская карта: план побега из тюрьмы.

Антонио Бордино, «Карта Рима»: святоши на полях «Монополии», не продаваться уже не в их власти.

Армянская карта: план захвата Земли инопланетянами.

Карта мира Оронция Финеуса: гномон, определяющий угловую высоту добра.

Джованни Ноли, «Новая карта Рима»: гарпия из стратосферы одним глазом смотрит абстрактно, а вторым рывками приближает поверхность, и там оргии на всех углах.

Джованни Пиранези, «План Рима»: клочки газет вклеены в альбом, там пытаются всё подать с оптимизмом.

Пьер Патт, «Генеральный план Парижа»: спуск шлюпок с фрегата будущего.

План гавани Нью-Провиденс Джона Баркера: отпечаток раскалённого оружия, которому проиграл Гитлер.

Карта мира Мартина Вальдземюллера: его большое сердце на двенадцати досках.

Артигас Обресков, «Улица Ленина. Расщепляющая сила мегаполиса»: не автобан, не канал и не суперблок, почти «Древний цирк Марса» Пиранези, только там ещё и схемы отлетающих проулков и того, с чем перекрёстки.

Любые архитектурные иерархии растворяются в абсурде фигур, созданных при помощи света и тени. Я сажусь за стол в мастерской, включаю лампы и придвигаю к столешнице линейки и циркули на шарнирах, они образуют узнаваемые конечности автомата, прячущегося за столом в невидимой нише.

Что держит ангелов, отсюда не видно, они вцепились во взвешенные в атмосфере продукты конденсации за впаянные в них, позеленевшие бронзовые ручки, цельнолитые, с каким-никаким узором, дальше из облаков идут цепи, а к их концам приварены зеркала, направленные гладью к земле, в рамах пропасть, провал апофеоза, над которым они, свал знати в золочёных тканях, бордовых и синих, зонты в рюшах, лобзанья ног и персей, на плечах взятого за ролевую модель крестьянского восстания в Пуатье, на географии Крыма, от Перекопа Радищев уезжает в ссылку в Илимский острог, ниже этого крестьяне, вовсю задействованы их плечи, на лицах изумление, пытаются сыграть, что лучше их судьбы нет во всей Вселенной, Екатерина в развевающихся одеждах, у неё цветовая палитра куда шире, обильные телеса сокрыты, подле фавориты со щитами-каплями, а на тех свой мир, чуть другой, с упором на бестиарии, в добром расположении, при обязанностях, не манкируя и в миг триумфа, когда Россия крупна и сильна как никогда прежде, с сосредоточенным видом просматривает, не всем довольна, но даёт добро и подмахивает одним стремительным росчерком градостроительный план Солькурска.

От чего — то есть картины в целом — мы теперь и танцуем. Хотя тогда никто и знать не мог о такой вещи, как бомбардировка из небес, но и она бессильна перед Прожектом, проектом.

Он тяжело прибрёл к моей мастерской, в которой я, собственно, и проживаю, соседская половина дома разрушена, а на моей не упал даже балкон, разве что малость покосился. В половине девятого он здесь и терпеливо ждёт, пока я откроюсь. Я бы пустил его и раньше, но в социалистической стране должно соблюдать порядок, которого иной раз и не хватало в царской России. Не знаю, отчего бы я так насторожился, услышав его просьбу, быть может, в связи с этим странным происшествием в Краеведческом музее, однако меня как будто что-то толкало отказать ему, хоть я и не отказал.

С балкона видно, как вдалеке в руинах жилого некогда дома шныряет Сталин, а за ним по пятам ходит Калинин. Должно быть, это большой секрет, что Вождь инкогнито в Солькурске в это сложное для Союза время и что-то самолично в том отыскивает, но раз никто не запрещал мне выходить на балкон, а я не читал никакого подобного предписания, то и видеть, и осознавать всё увиденное я могу вполне, а ведь могли предписать видеть, но не осознавать или осознавать то, чего не видел, вроде, в НКВД заведено для этого отдельное «Управление метафизики», которое, разумеется, не может именоваться метафизическим, а называется как-то вроде «Управление работы с ненадёжным населением» или «Управление особой выемки». Мне кажется, что оба они ищут медаль «За победу над Германией», которую потерял Калинин, однако, разумеется, это лишь домыслы, и может статься, что фантазии. Конечно, всесоюзный староста никогда не мог потерять такую медаль, какие бы сложности ни настигли его здесь и сейчас, изнутри или снаружи.