План D накануне

После пятидесяти его жизнь как-то ощутимо замедлилась, привычный темп садизма поиска сменился вечной подготовкой, мелочным состоянием присматривания, а вдруг это приведёт к настоящему отказу от мира, а вдруг это точно в разрез с интересами империи, а вдруг меня не так возьмут за горло религиозные фанатики, управляющие теми палестинами. Сначала стал мелко плавать (всё учащающиеся аудиенции у инстинкта Я), а потом и вовсе лишь ходил по пляжу самой сладкой карамели психического аппарата, выискивая в мокром песке после отлива следы, способные привести к тому, как выглядит цель, хотя бы чем она является. И стыдно, и предусмотрительно. А ведь в его руках имелось до чёрта самых разных связей, концов и начал странных, безумных предприятий, лучших на свете заговоров, могущих заткнуть рот всем этим невероятным критикам, отрицающим детерминизм. Г. не знал, может, уже и не стоило противиться, ничего не менять. Что он сумел предложить жизни, то и она ему. Бета-мечтатель сперва по своей воле превратился в альфа-циника, потом не по своей — просто в перспективного кандидата в пятые персонажи то ли археологии, то ли чёрного рынка. Вот эта семейка, Новые замки, ведь они же бедоносцы, это очевидно, как было очевидно и тридцать лет назад, когда он только столкнулся с ними. Ничего не поменялось. Всё подтвердилось.

В завершении вечера все вышли на Садовую, построились в три ряда спиной к проезжей части, заранее нанятый фотограф, но никто не знал, кем именно, сделал своё дело, заставив хозяина повесить у входа на высоте третьей линии гостей ещё пару ламп. Фотокарточка сохранилась, некоторые пожалели, что запечатлены на ней и оказались с другими, сожалевшими не меньше, словно пространство вокруг возвысилось до уровня «каких-угодно-пространств», а впоследствии участие в подобном могло сослужить скверную службу. Он стоял тогда среди заговорщиков, но, сильно пьяный, смотрел на редких в такой час прохожих и махал им, отвернувшись от фотографа, а те, вращая мир, умудрялись ещё и оборачиваться. Иные же шли дальше, с апломбом ещё, вот ятые провинциалы, уф, хорошо он не в Бомбее достиг просветления и остался.

Первая их встреча могла состояться много лет назад, но во время тех событий в Москве Гавриил шёл по этапу в Акатуй.

Скорбный отряд, забитый в кандалы промышленным подходом, выдвинулся рано. В Москве просили милостыню у прохожих, он, ясное дело, игнорировал. За заставой вдруг почувствовал дикий дискомфорт, взлетающий почти как душевный, осмотрелся, один из демонов поймал его взгляд и уведомил с ухмылкой: а тебе ещё потом башку наполовину выстригуть, по харе твоей видать, такое тебе не по ндраву придётся. Все ждали, когда встанут на тракт, вдруг по колонне пошло волнение, грохот с головы до хвоста, от тех, кто ближе всего к первому централу на пути, где, может, и не раскуют, но хоть дадут вытянуть ноги. Вот они уже в лесу, потом подмосковная роща перетечёт в луга, потом уйдёт в уральскую падь, потом в сибирскую равнину, ощутится приближение зимы, освоится марш в ногу, кандальный не лязг, но ритм, комары выпьют из них четыре полуштофа, один-другой навострятся сшибать цепью с загривка впередиидущего… сумерки и белизна, пляска атомов…

— Куда это вы там вперяетесь?

— Обратите внимание, четвёртый этаж снизу.

— Эй, паря, у тебя молоко убежало.

— Ммм, я бы, пожалуй, купился.

Под этим же окном нашлись дела и у прохожих. Они задирали его, за-ди-ра-ли, спорили о приземлениях, среди зевак начали сновать торговцы квасом, игнорируя друг друга, появился цыган с медвежонком, сразу утонувшим в объятиях, топтали газоны, со смехом не хотели пропустить спешащего доставить срочную телеграмму молоденького почтальона, заглядывали в окна первых этажей, вскоре возник околоточный, которого все прекрасно изучили и мало кто уважал.

— Ну, не знаю, так подставиться, это надо вообще ничего не понимать.

— Что сейчас сплошь и рядом.

— И даже в канкане уныние.

— Хорошенькие, однако, у вас гиперболы, — он на секунду посмотрел на него и тут же возвратился к окну. — Только не понимаю, при чём здесь?..

— Как это при чём? Само-убийство, само.

Он полагал самозабвенно, заводясь только от мысли, что кто-то может его здесь не поддержать, что из мелочей бывает совокупность, из совокупностей совокупность, а из тех, скажем, появился он, вышел из купины такого ансамбля. Для примера, но ведь так появились все.

— Подумать только, понаставили монастырей, мин с дожидающимися конца и горных келий, а у Зевса нижние кубики давно превратились в холодец. — Изумлённо глядя на вдруг распалившегося собеседника, он потрогал живот. — Тогда-то первичная мирообразующая потенция сразу и заявила, едва показавшись в виде Нюкты или кого там… в виде Мглы: такими можно пренебречь.

— А если они подставляются под вулкан или под низринувшийся архитрав для всеобщего блага?

— Тоже можно.