Как у Вашингтона, так и у Москвы в пределах их шатких сопредельных владений существует беспокойный сосед. Этот сосед, приспосабливаясь к геополитической необходимости уважения интересов мощной близлежащей державы, остается тем не менее под влиянием острой исторической памяти, которая сохраняет чувства антагонизма и причиненной несправедливости, несмотря на видимость формально провозглашенной дружбы. В результате официальная действительность преобладающих взаимоотношений находится в противоречии с широко распространенными общественными настроениями и скрытыми политическими побуждениями. Это состояние в свою очередь создает заманчивые возможности каждому из главных соперников – и не столько для изменения основных геополитических реалий, сколько для того, чтобы довести до максимума политические трудности другого в сфере его преимущественного влияния.
Параллелей между американо-мексиканскими и российско-польскими отношениями можно провести много. В обоих случаях более слабый сегодня партнер был когда-то весьма крупной державой, в чем-то даже превосходя своего нынешнего соседа-гиганта. И США, и Россия расширились, поглотив территории, которые были соответственно мексиканскими или польскими; они сделали это путем обмана и применения силы. В результате каждому мексиканскому или польскому школьнику история рассказывает о том, как его страна уменьшалась, а соседняя – росла. Разумеется, в наши дни представление о великой Мексике, включавшей почти всю Калифорнию и значительную часть юго-запада США, или огромной Речи Посполитой, которая простиралась от территорий, расположенных к востоку от Смоленска через Украину вплоть до Черного моря, выглядит игрой воображения. Однако это не связано с формированием национально-политических отношений. Патриотический романтизм и национальная обида подогревают чувство исторической вражды, которое остается скрытым в силу геополитической необходимости, но может вдруг стать взрывоопасным при возникновении благоприятных обстоятельств.
Сохраняющаяся память о допущенной несправедливости и национальном унижении усиливает такие чувства мексиканцев и поляков. Случаи вмешательства США в мексиканские дела не шли в сравнение с длительным господством России над Польшей во время трех ее разделов в XVII и XVIII веках. Не существует и американского эквивалента поистине жестоким попыткам России фактически русифицировать поляков в течение XIX века, когда дело доходило даже до запрета польского языка, или массовому уничтожению польской военной элиты в Катыни и других местах в 1940 г. Но американские интервенции в Мексике и грубое попрание чужих прав прочно остались в памяти, которую изгладили последующие усилия США поставить взаимоотношения с Мексикой на более справедливую основу. Мексиканцев по-прежнему сильно задевает всякий намек на вмешательство США в их дела. Сохранение определенной дистанции от Соединенных Штатов в вопросах внешней политики является одним из условий чувства национального достоинства.
Сегодня, когда Польша откровенно подчинена Москве, между двумя странами провозглашены отношения дружбы. Однако даже в условиях принуждения неприязнь заметна невооруженным глазом. Скажем, в начале бунта из-за нехватки продовольствия требуют хлеба, затем бунт перерастает в требования свободы, а вскоре вспоминают и Катынь. Польско-советская вражда проявляется не с одной стороны. Сильнее, чем в американо-мексиканских взаимоотношениях, этот подспудный антагонизм наталкивается на ответный антагонизм народа более сильной державы. Американцы в большинстве своем либо безразличны к мексиканцам, либо ничего не знают об их прошлых обидах. Что же касается антагонизма между поляками и русскими, то он является взаимным и признается обеими сторонами. Отношение русских к полякам обычно отражает отношение поляков к русским, но русских особенно возмущает тот факт, что поляки инстинктивно связывают себя с культурой Запада, а не со славянским братством во главе с Россией.
Это глубокое расхождение в культуре – существенная сторона трудностей, преследующих польско-русские отношения. В то время как национальное лицо Мексики определилось благодаря подлинной революции, нынешние институты Польши были созданы в результате навязанной извне, искусственной революции. Тем не менее польское национальное лицо определяет католическая церковь – как самим своим существованием, так и институтами, помогающими сопротивлению советской оккупации. Веками поляки даже чувствовали себя восточным бастионом христианства, подразумевая тем самым, что любая страна, расположенная дальше на восток, вроде России, не является истинно христианской и никоим образом не относится к числу европейских. Их враждебность к русским сочетается с большим культурным превосходством. Русские понимают это и, естественно, негодуют. Налицо глубокое психологическое и культурное расхождение между двумя народами, которое, несомненно, причиняет вред их взаимоотношениям и затрудняет придание им устойчивого и справедливого характера.