План спасения СССР

Не могу же я так сразу признаться в том, что верю, будто убийцей является ничтожество аспирант. Я все время вел себя так, словно забыл о его существовании. Уехал он вчера вечером с Вероникой и уехал. Если бы я его подозревал, то должен был бы сообщить о своих подозрениях еще утром, при первом нашем разговоре с майором.

Похоже, мне строят ловушку!

Надо потянуть время.

– А где он сейчас?

Майор недовольно поморщился. Он явно ждал чего-то другого от меня.

– Сидит в машине. Неужели вы думаете, что я поверю человеку, который несет такую чушь?

– Почему чушь?

– Потому что он не может толком рассказать, как именно все произошло, не может назвать точное время совершения убийства, говорит, что был в состоянии чрезвычайного возбуждения. Несчастные, мол, часов не наблюдают. И приводит какие-то чудовищные мотивы.

– А какие именно?

Майор отлистнул назад несколько страниц блокнота.

– Он якобы не может простить Модесту Анатольевичу своего разочарования в нем как в научном авторитете. Он верил в него, как в Бога, а тот якобы лгал ему всю жизнь. Всю научную жизнь. И дальше еще четыре страницы в том же бредовом духе. Это мотив, это причина, ответьте мне?!

Внутри у меня просветлело.

Не до конца, не полностью.

Главная моя печаль еще оставалась печалью, главное дело еще оставалось не сделанным, но в самом ближайшем будущем появился просвет. «Тьма хладная, прилившая к самым носкам моих ног, отступила на две пяди».

– Вы знаете, товарищ майор, мне кажется, вы чуть-чуть легковесно судите об этих предметах.

– О каких предметах?!

Лицо у него сделалось как во время произнесения филиппики в адрес хитрого родственника из Академии общественных наук. Я боялся, как бы он опять не впал в пафос порицания, поэтому притормозил аргументацию.

Он не впал.

Я тихо продолжил:

– Иногда неосторожным словом, ядовитой цитатой, недобросовестной интерпретацией можно нанести человеку науки глубочайшую рану и несмываемое оскорбление. И вызвать его ненависть к себе. Я прекрасно помню, как переживал Модест Анатольевич после каждой безграмотной узколобой нападки какого-нибудь ничтожества Кирилла Корнеева. Мир наук только на первый взгляд кажется очищенным от страстей. Да, академический институт – это не казино, там никто не стреляется, выбежав из лаборатории после неудачного опыта. Азарт там носит другой характер, но он есть, так же как есть вожделение, зависть, привязанность и разочарование.

Мне было интересно, с какого момента он вспомнит, что пару часов назад я говорил совершенно обратное, что ученый может ненавидеть другого ученого, но не в состоянии убить.

– Обманутое доверие – это тоже ведь не просто так. Это тоже почва для гневных обид, мстительных обид. Что вызревает в душе ученого, пусть еще и молодого, но тем не менее потерявшего пять-шесть лет на следование авторитету, на его нынешний взгляд ложному?! Время – единственный капитал ученого. Это только кажется-не сделал сегодня, сделаю завтра. Не сделанное сегодня не будет сделано никогда. Я имею в виду не время вообще, а личное творческое время ученого. Оно ценнее, чем здоровье. Даже здоровье можно поправить, а вот это краткое цветение интеллекта не повторится никогда. Если это цветение не принесло плодов, то это окончательное бесплодие. Не знаю, может быть, где-нибудь в филологии другие законы, там многолетнее механическое накопление знаний может перейти в новое, более высокое качество, естественникам на это надеяться нельзя. Не реализовал себя до тридцати пяти, значит, не реализовал себя. И теперь попытайтесь представить себе, каково понять эту ядовитейшую истину человеку, который еще пять лет назад считал себя гением и, значит, ждал от жизни очень многого. Люди так устроены, что в очень редких случаях обвиняют в своих неудачах себя. Они ищут причину вовне. В данном случае таким виновником всех жизненных и научных неудач мог быть опознан именно Модест Анатольевич.

Майор смотрел на меня грустными темными глазами. И не только на меня, он и внутрь себя смотрел точно так же.

– Значит, вы считаете, что Шевяков не бредил, рассказывая о том, что он убил Модеста Анатольевича?

Тихо, тихо, ворота открыты, но мы в них не пойдем, потопчемся пока у входа.

– Да нет, мне тоже его заявление кажется истерикой. Я лишь пытаюсь размышлять. Почему Шевяков так резко, так внезапно покинул дачу? Со скандалом. Наговорил зверских гадостей Модесту Анатольевичу. Товарищ академик удивленно жаловался мне. Хватаясь за сердце жаловался. Пожилому человеку, знаете ли, тоже не слишком приятно услышать, что он, оказывается, не научный авторитет, а истукан, имитатор, ложный маяк, одряхлевший Калиостро и прочее в том же роде.

Майор заглянул в свои записи. Если он найдет хотя бы одно из этих определений, можно считать, что он мне поверил. Ищет, ищет, перелистнул страницу, о, кажется, нашел.

– Так вот, когда я увидел Шевякова, я, честно говоря, немного потерял контроль над собою. Все эти злобные, ни на чем не основанные обвинения вспомнились мне на фоне смерти Модеста Анатольевича, я… Ну, остальное вы знаете, видели.