Планета грибов

– Ты, птица моя, когда с дерева слез? Думаешь: раз! – и всё на тарелочке – на гоп-стоп, голыми ручонками? А я бы на твоем месте ох как призадумалась. Тетенька, говоришь? Так вот, племянничек: я телефон-то возьму, звоночек сделаю – один, но правильный. Будет тебе и машина, и лестница с веревочкой.

– Дак давай, – он передергивает суставами. – Звони. Как приедут, так и отъедут. А дачки ваши останутся: сухие, деревянные… Поехали, ребята. Тут хозяева строгие, несговорчивые… Счастливо оставаться. Простите, коль что не так, – кланяется дурашливо, смотрит на небо. – Ух ты! Никак снова собирается? Ничего, до вечера долго, поработаем…

Она смотрит, как они идут к «рафику».

«Ну да. Это вам не генетика – 1700 спермин. Забирай выше, – она оглядывает стволы, стоящие на краю леса, – косо срезанные, похожие на колья. – По Сеньке и шапка, по создателю – и души…»

Они идут медленно, ждут, когда их окликнут.

Она оборачивается, ловит отчаянный взгляд. В его глазах – страх.

«Страх – пытка. Хватит. Я не позволю…»

– Послушайте! Но так же тоже нельзя. Обдерут как липку. Раз уж я… Сейчас я уеду. В Репино. Там у меня бригада. Договорюсь… Сейчас сколько? Часам к пяти успеют – во всяком случае, очистят крышу. Переночуют, а завтра остальное.

– А они, ваши, за сколько? Потом-то я, конечно, но тут у меня… Тысяч пятьдесят – да, но ведь те, ваши, тоже…

Она прикидывает: даже если по шесть, а меньше не получится, все равно выходит под сотню. Надо сказать: потом подъедете, отдадите. Но она говорит:

– Пятьдесят?.. Это что – все ваши деньги?

Он кивает, смутно припоминая какой-то недавний разговор… Вот только с кем? Не успел вспомнить. Она говорит:

– Полтинник я пришлю. С бригадиром. Потом отдадите, когда сможете.

Он смотрит молча.

Она тоже молчит, не понимая, зачем? Может так случиться, что он – отец ее будущего сына. Наверняка не отдаст. «Тоже мне, благотворительница…» Мотнула головой: нет. Благотворительность ни при чем. Какая разница, кому платить – ему или там, в Соснове. Уж там-то полный бардак. Контора наверняка закрыта. Ублюдок советской инженерии прав: форс-мажор. Местные деятели не растеряются, выкатят по полной…

– Да, – он наконец оживает. – Спасибо, я отдам. Подвезу куда скажете. Не сразу, мне надо сдать работу…

– А кем вы работаете? – она открыла папку. Усмехнулась: «А вдруг захочет узнать, кем работал его отец?»

– Переводчик. – Он смотрит, недоумевая: «Странно. Над чем она смеется?..»

Она вынула лист:

– Что переводите?

Он затрудняется с ответом:

– Разное. Книги.

– Хорошая профессия, творческая. Вот, – указала пальцем. – Здесь.

– А это, – он прочел шапку, – ваша фамилия?

– Да, – она кивнула.

Он хотел сказать: «Был один писатель, давно. В “Юности” или в “Новом мире”. Потом куда-то исчез». Подумал: да нет, при чем здесь? Просто совпадение…

– Ничего, – улыбнулся благодарно. – Просто редкая.

Она подула на его подпись и убрала в папку.

– Да, чуть не забыла, – оторвала клочок бумаги, нацарапала. – Мой телефон. Когда сеть восстановят, позвоните, у меня высветится. Всё, – оглянулась напоследок. – Пора.

Он смотрел, как она идет к калитке – мимо чашек и тарелок – за границу поверженного рая. «Нет, кажется, все-таки в “Новом мире”… Замечательный роман – особенно по тем временам, – вспомнил свое тогдашнее ощущение: читаешь, вроде бы ничего особенного, вполне себе расхожая стилистика, конфликт хорошего с лучшим, но в глубине, вторым слоем, не сразу, надо вчитаться, – ощущение бессмысленности существования, будто герой, простой советский парень, знает о себе больше, чем позволено. Удивительно, что вообще напечатали».

Вспомнил: про деньги говорил парень, этот, которого она выгнала. Сказал: займите у соседки. Будто заранее знал… —

* * *

В трубе, которую только что перекрыла, что-то шуршит. Она наклоняется, ловит ухом. Все ясно: входной кран провернулся не до упора. Она сует металлический прут, затягивает, сколько хватает сил. Теперь шуршания не слышно, но она уверена – подтравливает. «Сказать Василию Петровичу. Поедет за стиралкой, пусть купит еще и кран. Привезет и заменит. Заодно сольет трубы. Если не заменить, за зиму прорвет».

Обходя дом, проверяет: окна, печная заслонка, холодильник – приоткрыть дверцу, – теперь электричество… Внимательно, словно сверяясь с невидимым списком. Шарит в сумке, проверяя, всё ли на месте: деньги, косметичка, мобильник…

Фарфоровые статуэтки, несущие караульную службу, сияют первозданной чистотой. Хоть сейчас – в музей.

– Ну вот, – она останавливается напротив, как экскурсант, которого привели в этот зал, но тотчас же уведут. – Не поминайте лихом. Что могла – сделала.

Контуры расплываются, будто уходят под воду. Не давая им времени опомниться, она выходит на веранду. Напоследок оглядывает стол, за который больше никто не сядет. Спохватывается: репродукции. Что-то должно остаться на память. Снять, захватить с собой?.. Прислушиваясь к скрипу ступеней, спускается с крыльца. Одна ступенька качается.