Планета грибов

Последнее время расплодились варварские типажи. Черепа как у неандертальцев. «Вот-вот… – она кивает. – Будто время движется вспять». По сравнению с ними, ее заместитель – воплощение таланта и ума.

Среди елей и сосен мелькают цементные надгробья, расцвеченные искусственными венками: кладбище, разбитое на краю леса. Напротив, на другой стороне дороги, – бревенчатая церковь, раньше ее не было. Тоже местные умельцы… Она объезжает машины, припаркованные у обочины, – около кладбищ всегда полно дорогих. Такое впечатление, будто умирают исключительно бедные, а богатые их навещают, приезжают на роскошных машинах…

В боковом зеркале вспыхивают анилиновые цветы. Она отворачивается, пытаясь подавить в себе чувство вины, но оно никуда не исчезает. Наоборот: ей хочется выйти, воспользоваться случаем, чтобы как будто навестить. Странно, но их присутствие она чувствует на любом кладбище, кроме Южного, где они похоронены… Она жмет на газ. Ей не за что себя винить. Родительские могилы прибраны. В прошлом году обновила ограду, кресты, надгробья – две гранитных плиты.

На подъезде к ДЭКу стоят мусорные контейнеры. За ними цементная стена, огораживающая территорию помойки. На стене объявление:

АНТИКВАР.

ПОКУПАЮ ДОРОГО: МЕБЕЛЬ, ПРЕДМЕТЫ БЫТА, РАМЫ ДЛЯ КАРТИН В ЛЮБОМ СОСТОЯНИИ.

ВЫЗОВ ОЦЕНЩИКА БЕСПЛАТНО.

Она съезжает на обочину. Порывшись в бардачке, нашаривает блокнот и ручку. Ей не нужны эти деньги. Надо просто отдать. В хорошие руки. Не выбросить. Расстаться по-хорошему… Конечно, чистое суеверие, но, может быть, тогда и у нее все сложится…

Прежде чем тронуться с места, оглядывает штабеля досок, лежащих за оградой: раньше на этом месте был кинотеатр, теперь – строительный магазин. На мгновение нырнув в прошлое, вспоминает шорох кинопроектора, острый луч, в котором висят частички пыли. На белом экране, словно рождаясь от этого луча, вырастают высокие агавы, меж которыми, победив царапины и помехи старой пленки, скачет Чингачгук Большой Змей.

Она сворачивает на Еловую. Теперь только прямо, до самого леса. Чингачгук скачет назад, уходя в глубины памяти… Перед последним поворотом она тормозит и выходит из машины. Хочется пройтись. Просто так, без цели. Сперва по лесной дороге, ведущей к линии Маннергейма, потом, не доходя до болота, свернуть. Почувствовать мох, упругий, пружинящий под ногами. Увидеть островки вереска – сиреневатые пятна на темно-зеленом фоне, стволы корабельных сосен, которым никогда не стать кораблями…

«Еще неизвестно, когда снова сюда приеду…» – будто не старый киношный индеец, а она сама вот-вот поскачет за солнцем, уходящим на запад, за линию горизонта. Надо торопиться, чтобы ночь не застала в прериях.

Даже про себя ей не хочется говорить: никогда… —

* * *

Он идет по лесной дороге. В небе – слишком высоко, чтобы расслышать шум мотора, – рисуется реактивный след.

Остановившись под деревом, пытается представить себе мир глазами летчиков: дома, времянки, сараи… Когда высота набрана, всё становится игрушечным: не дома – домики. Не машины – модели машинок. Дороги, похожие на муравьиные тропки, по которым ползают маленькие люди. «А если из космоса?..» Закрыв глаза, представляет себе карту Ленинградской области: ветки железных дорог, они начинаются в центре Петербурга, тянутся в разные стороны. На взгляд пришельцев, это похоже на куст. «Хотя, – он идет дальше, внимательно глядя под ноги, словно боится споткнуться, – может быть, на их планете вовсе нет кустов. Только трава и деревья…»

Все остальное – лес: километры бессмысленного пространства, темного и непроходимого.

Дорога сворачивает к линии Маннергейма. В этой местности – единственный осмысленный маршрут. Дальше только болото.

Острый наконечник стрелы, нарисованной самолетом, уходит за пределы видимости. Белый след, разрезающий небо, расползается под жаркими лучами. Когда-то здесь шли бои. За семьдесят лет окопы заросли и обвалились. Кости ушли в землю: и наши, и финские. Остались только камни: валуны, выложенные в линии. Они похожи на гигантские челюсти. Земля – богиня-мать, пожирающая приметы человеческой истории. Рано или поздно ее каменные зубы перемелют всё… Он вспоминает вчерашнюю летучку, возвращается к словам капитана: каждый организм старается увеличить число своих генов в последующих поколениях. Что человек, что дерево – никакой разницы. Он оглядывает стволы, поросшие мхом. В юности думал: я умру, а этот лес останется. Казалось, деревья будут стоять вечно. Дойдя до просеки, замедляет шаги. Лет пять назад этой просеки не было. «Что ни год, здесь всё становится неузнаваемым – после каждой зимы».

В родительское время лес почитался неприкосновенной территорией: за вырубку полагался солидный штраф. Конечно, рубили – как без этого, если всё строилось из древесины. Но все-таки тайно, с оглядкой. Иногда, когда случалось выйти ночью, слышал стук топора.