Планета грибов

По ночам в музеях нет света, иначе она различила бы вещи: этажерку на бамбуковых ножках, рваную ширму, за которой уже не скроешься, дубовый буфет, источенный насекомыми, рыжий лохматый абажур, украшенный материнскими кисточками… Отцовскую репродукцию – «Сад земных наслаждений». Экспонаты, выставленные в ее витрине, – стоит вытянуть руки, кончики пальцев упрутся в стекло. Там, снаружи, осталась прежняя жизнь: время абсолютной невинности, если сравнить с новой, в которую изгнана. Чтобы вырваться – надо разбить…

Порывшись в сумке (этот экспонат, купленный в новом тысячелетии, выставят в другой витрине), она нащупывает зажигалку – огниво, чей принцип действия открыт дикарями. Щелкнув карманным кресалом, высекает огонь. Слишком слабый, чтобы высветить картину рая, пустого: ни Бога, ни Адама, ни Евы. Смешной старик, который водит туристов по музею Прадо, сказал бы: невосполнимые утраты. Жаль, что Художник выбрал нестойкие краски – со временем высохли, превратились в чешуйки. Тот, кто прошелся варварской щеткой, знал свое дело. Можно посочувствовать реставраторам – их ждет адская работа: восстановить то, что существует разве что в чьей-то невинной памяти, девственной, как нетронутый лес.

Раздвигая венские стулья, она идет к комоду. Нижний ящик не выдвинуть – сломаны направляющие. Но нижний ей и не нужен. Взявшись обеими руками, она вытягивает другой – набитый коробками из-под обуви. Там собрана мелочь, до которой у музейных работников вечно не доходят руки: пустые пузырьки, желтые квитанции, катушки, клубки – она перебирает, глубоко погружая пальцы, – перегоревшие лампочки, использованные батарейки, патроны с вонючей помадой, резинки – бесполезные, которыми ничего не сотрешь. Наконец, огарок свечи.

Огонек высвечивает лицо, повернутое в пол-оборота: бледное, обрамленное бесцветными прядями. Человек-дерево – подлинник ее детства. О чем думал ее отец, когда смотрел в эти глаза? Кем он видел себя: голой фигуркой, которую вели за руку, или мелким демоном, одетым в костюм проклятого века?

Колченогий старик обещал рассказать про инквизицию: Госпожа не представляет себе, до какой степени это увлекательная тема. В особенности орудия пыток… Госпожа представляет, еще как! Например, Охрана колыбели. Чтобы понять принцип действия, надо иметь отца, который отделывался туманными намеками: вырастешь – узнаешь.

Выросла. Узнала. Днем, когда в музей придут школьники, под абажуром загорится лампочка, чтобы дети, которых приведут на экскурсию, могли прочесть табличку, привинченную к изножью: ДОЧЬ ПАЛАЧА.

Расплавленный воск катится полновесными каплями, прижигая пальцы, но она не чувствует физической боли. Душа и тело окончательно отделились друг от друга.

Она любила отца. Почему он не спрятал ядовитую книгу, оставил на полке? Не сказал: всякую книгу можешь читать свободно, кроме этой – ибо в день, когда прочтешь ее… «Не успел? Или надеялся, что найду противоядие, чтобы прочесть и остаться в живых? Если бы и вправду любил меня, мог бы вырвать титульную страницу, чтобы его дочери не пришлось подбирать название тому, что он натворил, прежде чем написать свой единственный бездарный роман…»

По губам Человека-дерева скользит глумливая улыбка.

Что она скажет сыну, когда он вырастет? Ты – ВНУК ПАЛАЧА?

Она выходит на веранду. Стоит, вглядываясь в пустоту, которая образовалась там, где они сидели, вели свои разговоры – за столом, под электрической лампой… «Электричество… Забыла», – будто и впрямь угодила в прошлое, где нет электричества. Она щелкает выключателем. Задувает свечу.

Охрана колыбели. Теперь ее очередь охранять. Если сын спросит, она готова солгать: сделать вид, что не видела этой надписи, выведенной фиолетовыми чернилами. Мальчик, которому она купит другую землю, имеет право не знать…

Прошлое надо задуть, взорвать, уничтожить к чертовой матери! Будь в ее силах…

С трудом, будто к ногам приделаны гири, она выходит на крыльцо.

Вселенная, доступная ее взгляду, лежит во тьме. Приноровившись к темноте, глаза различают силуэт сосны. Крона топырится черными ветками.

Снова этот привкус глины – она сплевывает, обтирает рот тыльной стороной ладони.

«Почему так холодно?..»

Небо, черное, как погасший экран, пронзает молния: карикатурный зигзаг – так, как рисуют дети: не тронь – убьет. «Предупреждение?.. Поздно. Надо было раньше». Золотые зигзаги вспыхивают, раздирая ветхое полотно. Из прорех ничего не льется – ни воды, ни благодати.

«Сухая гроза… Только почему нет грома?..»

Высохший воздух шипит, будто спускают огромную шину. Что-то искристое, наплывающее на земные преграды… Встав на цыпочки, она пытается засечь источник: это ползет из-за ручья. Вековая сосна, стоящая на отшибе, ломается ровно посередине: растопырив волосатые лапы, крона устремляется вниз. Сосны, растущие на краю леса, хрустят, схлопываясь перочинными ножиками. Гигантские ели, шевеля тяжелыми юбками, падают как стебельки.