Планета грибов

– Я – ваша соседка. Оформляю документы… – она начинает заново.

Старуха слушает тревожно. Дослушав, переспрашивает:

– Так а зачем им? Вон, забор-то стоит, по нему и граница…

– Да кто их знает… Требуют.

– Требуют, требуют… – старуха ворчит недовольно. – Они требуют, а нам подписывай. Ну, где твоя бумага?

– Вот, – она протягивает. – Там внизу пустые линейки.

Старуха надевает очки. Шевеля губами, выводит фамилию, ставит подпись.

– Я опят нашла. Целый пень… – она прячет документ в папку. – Иду, а они растут. А у меня – ничего: ни корзинки, ни целлофанового мешочка, – она не понимает, зачем рассказывает об этом. Может быть, ей хочется поблагодарить старуху, которая подписала, поверив ей на слово, даже не заглянув в кадастровый план. – Пришлось снимать, – она встает, чтобы исполнить пантомиму: снять воображаемую блузку, связать рукава, наполнить тряпичный сосуд грибами. – А там, кроме лифчика – ничего! Можно считать, голая… Представляете!

Старуха смеется легко и радостно, молодея на глазах:

– Да что ты говоришь! – всплескивает руками. – Голая… Это ж надо… А я и не ходила. Думаю, сушь, грибница посохла. Теперь схожу. Да заткнись ты, балаболка! – обернувшись к плазменной панели, жмет на кнопку. – Говорит, говорит… Прям слова не вставишь. Дорогущий. Сын подарил. Теперь стиралку обещает: руки-то скрючило, совсем не владают. Обещал на будущий год. Он бы и в этот купил, да невестка жадная. Внуков ей вырастила, теперь уж не нужна. Хорошую хочу, немецкую. По телевизору говорили: немецкие – самые лучшие. Как думаешь?

Бесхитростная гордость, проступившая в старческом голоса, царапает сердце:

– Да, – она встает и идет к двери. – Немецкие – самые лучшие.

– Вон ведь как в жизни-то, – старуха идет за ней. – Мы победили, а у них самые лучшие.

– Ничего, у вас тоже будет, – она крутит колесико замка.

– Так разве ж я про себя… Иногда лежишь, думаешь: как же так?.. А потом сердце-то схватит: война проклятая вспомнится. Однажды, прям не знаю, что на меня нашло: а если б не мы? Они бы, положим, победили, а у нас все самое лучшее: и телевизоры, и стиралки эти… Не-ет, думаю. Лучше уж так. Мы – победители. А они… Пусть подавятся своими стиралками.

Она оборачивается, смотрит в старушечьи глаза, в которых блещет непреклонная правда.

– Да-да, – сходя с крыльца, бормочет. – Пусть подавятся…

Торопясь, идет по дорожке, вымощенной плитками. Оказавшись за калиткой, вздыхает с облегчением: какое ей дело до чьей-то непреклонной памяти? «Главное – подписала». У нее своя задача: добыть еще одну подпись.

Спускается по склону, одолевая заросли папоротника. Граница участка проходит по ручью. В этом месте ручей делает петлю. Она встает на плоский камень. Поднявшись на цыпочки, оглядывает соседский двор. На крыльце пластмассовый таз, в котором замочено белье. Значит, тоже кто-то есть. Когда-то здесь была калитка. Она подходит ближе, раздвигая высокую траву.

Калитка открывается с трудом. Отсюда к дому тянется тропинка. Справа парник, слева – клубничные грядки. Крыльцо, заросшее диким виноградом. Она поднимается по ступеням, стучится:

– Есть кто-нибудь?

Дверь открывается на щелку. В просвете старушечье лицо.

– Здравствуйте. Я – ваша соседка…

– Входи. Только быстро.

«Почему быстро?» Она заходит в прихожую. За спиной щелкает собачка замка. Когда входишь в чужой дом, этот звук не назовешь приятным.

– Совсем ополоумел! Видно, от жары. Прошлый год сидел как пришитый, – бормоча на ходу, хозяйка направляется в комнату. – А на той неделе – будто сглазили. Демон, чистый демон! Сам дверь открывает! Утром является: одно ухо на сторону, весь оборванный… Я уж караулю.

«Демон?.. При чем здесь?.. Да какая разница…» – держа папку наготове, она идет следом.

– Мурзик, Мурзик! – старуха ходит по комнате, заглядывая во все углы. Демон, обернувшийся котом-невидимкой, не высовывается. Не иначе зализывает раны, полученные в драке с другими кошачьими демонами. – Ну, видала! – старуха всплескивает руками. – Обиделся. Под кровать забился, горе мое!

Стол, покрытый вязаной скатертью. Высокая кровать с шишечками, под которой притаилось старушечье горе. На веревке, протянутой из угла в угол, сушатся пучки травы. Пряный дух приятно щекочет ноздри.

– У вас не жарко. А у меня ужас какой-то.

– Так не открываю: ни дверей, ни окон. Жарища-то с улицы… Ну и бес с тобой! Забился – сиди.

Отчаявшись выманить своего гулящего демона, старуха машет рукой, будто снимает с себя ответственность за его незавидное будущее.

– Я – ваша соседка, – запнувшись, чтобы сориентироваться на местности, она тычет пальцем в стену.

– Дочка писателя? – в глазах хозяйки доброжелательное любопытство.

Она кивает: притворяться не к чему. Здешние соседи знают все.

– От горе-то какое… – старуха прикладывает руку к щеке. – Я уж и своим говорю: не балуйтесь с этими грибами… Нынче сплошь ложные, и пробовать нечего – одна горечь, – выполнив мимический ритуал, отдающий дань чужому горю, старуха снова улыбается. – Семьей приехала? Я ведь помню твоего мужа – такой видный из себя.

Старуха не может помнить: с мужем никогда не приезжала. Но это не имеет значения.