Планета Ка-Пэкс

Как-то раз я удостоился знакомства с одним из этих необыкновенных индивидуумов. Это была женщина лет шестидесяти с диагнозом медленно растущей опухоли головного мозга, расположенной в левой затылочной доле. Из-за этой злокачественной опухоли она почти не могла ни говорить, ни читать, ни писать. К тому же ее положение осложнялось симптомами хореи и она почти не могла есть самостоятельно. Но и это еще было не все: она была одной из самых непривлекательных женщин, которых я когда-либо встречал. Наш персонал любовно прозвал ее «Катрин Денев» – в честь необыкновенно красивой и необычайно популярной в то время французской кинозвезды.

Но какая это была художница! Стоило нам принести ей нужные материалы, как голова ее и руки переставали дрожать и она начинала создавать по памяти почти совершенные репродукции полотен величайших художников. И хотя обычно это занимало у нее всего несколько часов, ее полотна были едва отличимы от оригиналов. И что еще не менее поразительно – это то, что во время работы она казалась просто красивой!

Некоторые из ее творений теперь можно встретить по всей стране – в различных музеях и частных коллекциях. Когда эта женщина умерла, ее семья великодушно подарила больнице одну из ее картин, и сейчас она украшает наш конференц-зал. В этой совершенной копии «Подсолнухов» Ван Гога – оригинал ее висит в музее изобразительных искусств «Метрополитен», – несомненно, отразился не только гений Ван Гога, но и талант этой художницы.

В прошлом психиатры стремились привести таких пациентов в норму, пытались «слепить» из них существ, более соответствующих запросам общества. Даже нашу «Катрин Денев» поощряли тратить больше времени не на живопись, а на то, чтобы научиться самостоятельно одеваться и есть. Однако если эти необычайные способности не поощрять, они заглохнут, так что теперь в различных психиатрических заведениях подобным пациентам стараются дать возможность развить их таланты в полной мере.

Правда, с большинством из этих «зацикленных ученых» общаться очень трудно. Например, беседовать с «Катрин» было просто невозможно. Прот же, в отличие от них, проявлял ко всему живой интерес, рассуждал вполне разумно и мог функционировать совершенно нормально. Чему же интересному мы можем научиться от такого индивидуума? Что еще, к примеру, он знает о звездах? А вдруг существуют иные пути познания, помимо тех, что мы признаем и согласны признать? И где в конечном счете граница между гениальностью и безумством, как, скажем, у Блейка, Вульф, Шумана, Нижинского и, разумеется, Ван Гога? Ведь даже Фрейд был подвержен серьезным психическим расстройствам. Поэт Джон Драйден[13] сказал об этом так:

Великий ум, сомненья нет, сродни безумству,
Их разделяющая грань едва приметна.

Я поднял эту тему на утреннем собрании нашего персонала в понедельник, предложив дать возможность проту болтать о чем ему заблагорассудится, и при этом попытаться понять, есть ли в том, что он говорит о своем (нашем) мире, что-либо ценное, а также определить его состояние и кто он есть на самом деле. К сожалению, несмотря на убедительное присутствие полотна «Катрин Денев», моя идея была встречена без особого энтузиазма. Клаус Виллерс, например, ни разу не видя пациента, заявил, что это случай абсолютно безнадежный и что при первой возможности следует перейти к применению более радикальных мер. Правда, в консервативности подхода к его собственным пациентам доктор Виллерс, наверное, перещеголяет любого из наших сотрудников. Тем не менее, в конце концов решили, что невелика будет потеря, если предоставить ему «свободу» еще на неделю-другую, а уж потом отдать на милость фармакологов и хирургов.

В этом деле был еще один аспект, который я не упомянул на собрании: похоже, что присутствие прота оказывало положительное влияние на других пациентов его отделения. Эрни, например, стал реже измерять температуру, а Хауи стал немного спокойнее. Мне рассказали, что как-то раз вечером он даже сел перед телевизором и прослушал концерт нью-йоркской филармонии. Да и некоторые другие пациенты теперь проявляли больше интереса к окружающему их миру.

Одной из таких пациентов была двадцатисемилетняя женщина – назовем ее Бэсс. С тех пор как эту бездомную, истощенную женщину привезли в больницу, я ни разу – ни единого раза! – не видел, чтобы она улыбнулась. С самого ее детства семья Бэсс обращалась с ней как с рабыней. Она делала все: убирала, готовила, стирала. На Рождество если ей и дарили подарки, то это была кухонная утварь или что-нибудь еще, нужное в хозяйстве, вроде гладильной доски. И потому, когда многоквартирный дом, где они жили, сгорел дотла, Бэсс считала, что это она должна была погибнуть в огне, а вовсе не ее братья и сестры. Вскоре после пожара ее привезли к нам в больницу совершенно замерзшей, так как она отказывалась идти в городской приют, предоставляемый бездомным.