Планета Харис

Аз семь ритор, не философ… простец человек и зело исполнен неведения.

Аввакум

Незаменим

академик Ландау.

Незаменима

и окрылена

резкость

конструктора

Королева!..

Даже артисты

цирков бродячих,

даже стекольщик,

даже жестянщик,

кок,

над которым не светятся

нимбы.

незаменимы.

Незаменимы…

Роберт Рождественский

Благожелательно и заинтересованно Ермак Станиславович выслушал меня и Ренату. Ни малейшего следа недоверия. Не ошибся я в этом человеке — родном дяде Вики.

Мы сидели в его кабинете, в Институте Личности на Чистых прудах.

— Приходилось ли вам сталкиваться с чем-либо подобным? — напряженно спросил я.

— Да. Недавно, — подтвердил Ермак, разглядывая Ренату. Я вскочил со стула.

— Успокойся, Кирилл, — заметил Зайцев. — Три случая, кроме ваших…

— Кто? Что вам об этом известно?

— Только успокойся, а то я отложу разговор. Ну ладно. Ты сядь… Так вот, случай первый. Ко мне обратился врач из Института психиатрии Валерий Тер-Симонян, такой симпатичный молодой человек, с мышлением незаурядным и нешаблонным. К нему в отделение доставили крайне нервного и желчного мужчину, который изъяснялся на чистейшем древнерусском языке семнадцатого века, был одет в сильно поношенный кафтан и назвал себя протопопом Аввакумом.

— Что?!

— Да. Аввакум. Вот так. Тер-Симонян не то что поверил ему, но многое в этом случае не объяснялось… Он не стал обращаться со своими сомнениями к главному врачу, а пришел ко мне. Тер-Симонян принес с собой одежду Аввакума, его обувь, документы, письма и просил меня, чтоб я от своего имени установил лабораторным путем — фальсификация ли это или…

— Ну и что?

— Семнадцатый век!.. Но этой материи, этой бумаге не триста лет, а самое большее — несколько месяцев.

— Так фальсификация?

— Нет. Я этого не сказал.

— А что же?

— Как будто протопопа перенесли во всем его одеянии из семнадцатого века. И документы — подлинники. Свежие подлинники, если так можно выразиться.

— Что же теперь будет с Аввакумом? — вмешалась Рената. — Неужели будут его держать в больнице? Это жестоко.

— Вопрос очень сложный. Мы с молодым доктором рядили так и этак. Все осложняется тем, что протопоп очень упрям, крут и не согласен «отречься» ни от своего сана, ни от имени. Кроме того, его же нельзя оставлять одного, с ним должен быть специальный человек, иначе… его опять доставят в лечебницу.

— Интересно, он понимает, в какое время он попал?

— Вполне. Это очень умный человек. Он всем интересуется. Засыпал Тер-Симоняна вопросами. Хочет разобраться во всем.

— И как же он объясняет то, что с ним произошло?

— Бог перенес его на триста лет вперед… Пока порешили вот на чем: Тер-Симонян берет отпуск и, забрав Аввакума под свою ответственность, удаляется с ним на свою дачу, здесь же, в Подмосковье. За месяц попытается растолковать неистовому протопопу ситуацию. Полечит его, нервы-то у бедняги никуда не годятся. Научит его современному русскому языку. Покажет ему Москву. Тер-Симонян обещал держать меня в курсе. Недельки через две я сам к ним съезжу.

— А второй случай? — с жгучим любопытством напомнил я.

— Второй случай… Дело еще более деликатное. Гений из вашей области, космонавтики…

— Королев?

— Нет. Этот сам понял ситуацию и назвался другим именем. Рассказала мне о нем женщина, приютившая его. Она подозревает, что… это Циолковский.

— Ух ты! И что с ним, надеюсь, он…

— С ним все в порядке. Назвался Ивановым. Дни и ночи занят научной работой. Перечитал горы книг, журналов, рефератов. Видно, хочет догнать, разобраться, чтоб идти дальше…

Женщина почти уверена, что это Циолковский.

— Но если это действительно Циолковский, так невежественно и глупо с нашей стороны не попытаться…

— Он правильно поступил — не назвав себя. Пока еще рано. Зачем подвергать себя насмешкам? Отрицательные эмоции ему противопоказаны — ему работать надо… Так вот, третий случай… — Ермак опять уставился на Ренату.

— Вы не захватили с собой документы? Те… выданные в 1932 году?

— Вот они.

Рената достала из сумки пачку документов и передала Зайцеву. Я уже видел их. Ермак медленно развернул их: диплом об окончании Тимирязевской академии — новехонький диплом. И паспорт. И две книги с одной и той же надписью. Одна пожелтевшая от времени, другая новая.

— Вы можете мне это доверить? — попросил Зайцев, внимательно просмотрев все.

— Пожалуйста.

Зайцев опять смотрел на Ренату, а я на него.

Невысокий, худой, пропорционально сложенный, очень славный и обаятельный человек. Серо-зеленые глаза на загорелом с резкими чертами лице смотрели лукаво и сочувственно, понимающе.

В чем было его обаяние — в доброте, любви к людям, доверии к ним, желании сделать каждого счастливым?

— Вы помните свою прабабку?… — вдруг спросил он Ренату.