Не знаю, как вы, а я в дождь предпочитаю тепло от батареи, свою миску теплого молока и грозу за оконным стеклом.
До Краха я тоже любила смотреть телевизор, когда показывали, как люди играют в футбол или воюют друг с другом.
Я ностальгирую по перине. Запах перины моей хозяйки я обожала: лавандовые духи вперемешку с запахом ее кожи. Конечно, от большинства людей исходит зловоние, но сладковатый аромат моей женщины стал мне привычен, он для меня – как успокоительный обонятельный ориентир.
Еще мне нравилось смотреть из окна, как снаружи мокнут другие: бездомные кошки, не обзаведшиеся слугами, голуби, отупевшие от клевания пластмассы, бродячие собаки, люди без крыши над головой.
А сейчас все наоборот: сейчас я сама нахожусь под обстрелом дождевых капель.
Дрон несет меня сквозь ливень в направлении опасности. К тряске дрона добавляются мои попытки избавиться от утяжеляющей шерсть влаги.
Буковски, как я погляжу, здорово отяжелел: его замыкающий дрон уже тянет нас вниз. Я увеличиваю мощность электромоторов и крепче цепляюсь за свой летательный аппарат.
Небо озаряется вспышкой, молния ударяет так близко, что вибрирует воздух.
Наконец я начинаю различать сквозь стену дождя статую Свободы, тянущую свой факел ввысь, как громоотвод. Впервые она внушает мне страх.
Я закладываю вираж.
Роман – настоящий волшебник: благодаря ему я могу пилотировать свой дрон так, как будто в лапах у меня штурвал.
Перед вылетом он проинструктировал меня о простой системе пуска: достаточно вспомнить кодовый набор цифр 103683 – и начинают работать двигатели. Так и вышло: стоило мне мысленно произнести код, как он, трансформированный системой Bluetooth в электрические сигналы, поступил на приемное устройство дрона, винты начали вращаться, и дрон взмыл в воздух.
Натали снабдила его отменной сбруей из двух кожаных ремешков. Благодаря ей я могу маневрировать, не боясь отстегнуться и упасть.
Мы летим сквозь грозу.
В этот раз я не повторила своей прошлой ошибки: перед вылетом отдала свой ошейник с РЭОАЗ Роману Уэллсу.
Вот мы и достигли острова Либерти, имеющего форму миндального ореха.
Не видно никого и ничего. Ливень, холод, молнии с громом загнали в подпол даже самых самоотверженных крысиных часовых.
Все три наших аппарата приземляются в роще. Мы отстегиваем наши кожаные ремешки и бесшумно направляемся к высокой стене в форме звезды, служащей постаментом статуи.
С этого момента камеры на дронах перестают передавать наши изображения. Теперь мы предоставлены сами себе.
Я, Эсмеральда и Буковски приближаемся к пьедесталу, взбираемся на огромные бурые камни и проникаем через дверь внутрь.
Всюду лежат крысы, сморенные крепким сном. К счастью, удары грома и шум дождя перекрывают звуки наших шагов, промокшая шерсть ослабляет наш запах.
Мы достигаем большого помещения с копией факела посередине. Вокруг факела спят вповалку крысы.
Мы крадемся дальше. В замкнутом пространстве все труднее выносить исходящий от мокрых крыс запах. Ступеньки ведут на следующий этаж. Здесь в центре зала установлен не факел, а уменьшенная копия самой статуи Свободы.
Здесь, на втором этаже, крысы другие: толще, крупнее, мускулистее.
Их добрая сотня. Среди этих обжор есть и серые, из чего я заключаю, что американские бароны приняли в свой круг французских.
Мы поднимаемся на следующий этаж и попадаем в комнатушку с сильным запахом женских гормонов.
Наложниц сотни, попадаются опять-таки и серые – не иначе француженки.
Четвертый этаж отведен для самок помоложе, источающих острый, с перчинкой, запах.