Планета, на которой убивают

Еще одно удивительное свойство моих обновленных мозгов обнаружилось, когда я подумал о навестивших Лигуна типах. Мысли шли своим чередом, а параллельно память стала подбрасывать мне детальные, во всех мельчайших подробностях, картинки увиденного. Вспомнились не только лица, но и номера автомобилей, которые я вроде бы и не пытался запоминать. У вездехода — ТХ 8047, а у голубого полуфургона — КА 5332. Словно бы серия стоп-кадров прокрутилась у меня в голове, и я, разглядывая их заново, отмечал детали, на которые сперва не обратил внимания. Ну скажем, у парня, который хладнокровно назвался сестренкой Лигуна, были массивные часы какой-то заковыристой марки, со множеством всяких кнопочек, наверняка привозные, с южного континента. Или другая мелочь: тот мужик, что приехал на вездеходе, носил обувку не по погоде, высокие шнурованные ботинки на толстенной рубчатой подошве. Словом, память у меня стала невероятно цепкой.

Долго ли, коротко ли, добрался я до дому на утренней заре и, донельзя усталый, завалился вздремнуть, покуда солнца не взошли, не накалили крышу и не превратили мою каморку в духовую печь.

Впрочем, вскоре меня разбудили самым варварским и наглым образом. Причем не полиция и не бандиты, их я еще худо-бедно мог бы понять, а пресловутая сушеная стерва из жилкомендатуры, которая нажала кнопку дверного звонка и садистски не отпускала до тех пор, пока я, встрепанный, в наспех накинутом драном халате, не отворил ей дверь.

— Долгонько спите, — вместо приветствия заметила она с гаденькой улыбочкой.

— Как умею, — огрызнулся я.

— Гуляете где-то. Вчера вас ни утром, ни вечером дома не было, — элегически продолжала она.

— Это никого не касается.

Стерва прямо-таки сияла от удовольствия, наверняка припасла для меня новую гадость.

— Гуляете, значит. А за жилье не плочено.

— Вот получу пенсию и рассчитаюсь, — я хотел было захлопнуть дверь, но сволочная сушеная баба многозначительно воздела палец в знак того, что разговор далеко не окончен.

— Эти песенки мы уже слышали. И перед прошлой пенсией, и перед позапрошлой. Долгу-то на вас уже сто восемьдесят с полтиной набежало.

Я промолчал. Выплатить долг мне и впрямь будет непросто.

— Ну вот что, дорогуша…

— Я вам не дорогуша, а боевой офицер, — оборвал я ее.

— Может, и так, только для нас вы злостный неплательщик. Подписывайте-ка бумагу, — она вытащила из папки листок и ткнула мне в руки вместе с грошовой авторучкой, обгрызанной и замусоленной так, словно стерва на ней вымещала всю свою женскую ущербность.

— Это еще что такое?

— А вы читайте. Там написано.

Бумага была напечатана от моего имени на хромой канцелярской машинке, дескать, обязуюсь погасить задолженность до конца сего месяца, в противном случае буду выселен с занимаемой жилплощади без предупреждения, о чем извещен официально. В общем, дожил защитник отечества до светлого праздничка.

— И число поставьте, — присовокупила стерва.

— Сегодня седьмое? — машинально спросил я, расчеркиваясь внизу бумажонки.

— Восьмое, дорогуша. Хорошо же вы гуляете, дням счет потеряли.

Не может быть. Что угодно, только вот сбиться со счета, сколько осталось до пенсии, я никак не мог. Вчера, шестого, я ходил к Лигуну…

— А вы ничего не путаете?

— Я ничего не путаю, — презрительно фыркнула она. — Это вы, видать, напозволялись до беспамятства. Соседи говорят, как ушли позавчера спозаранку, так дома и не появлялись. До свидания… гос-по-дин боевой офицер.

Ядовито подковырнув меня последней фразой, она забрала бумаженцию и ручку, сделала налево кругом марш, застучала башмаками по лестнице, умудряясь всей спиной выражать презрение к беспутному гуляке, злостному неплательщику, гадкому несносному мужчине. А я запер дверь и уселся на тахту, над которой висел табель-календарь с исправно вычеркиваемыми датами. Седьмое… Восьмое… Лигуна убили шестого. Сегодня восьмое. Выходит, я пробыл у него на квартире в отключке не пять часов, а сутки с лишним. Ну и лекарство.

Понадобилось несколько мгновений, чтобы взвесить и осмыслить мое положение.