Планета под следствием

Яна снова поразилась тому, как маленький сурский дом может вместить такое количество людей. Вскоре только в центре комнаты осталось свободное место, где стоял стул для певцов, одним из которых, и, возможно, первым, должна была стать сама Яна. Банни и Джонни следили за тем, чтобы ее кружка не была пустой, как и кружка Диего, который объявил, что у него тоже есть песня.

Яне страшно недоставало Шона, но Джонни подвел ее к стулу, усадил и забрал уже пустую кружку из ее рук.

— Это майор Яна Мэддок, которая была в Бремпорте, а теперь стала одной из нас, — просто сказал он. — У нее есть для вас песня.

Тишина бывает разной, и Яна хорошо знала это: от абсолютной тишины, которую она не слышала во время пребывания в космосе, до тишины ожидания, наполненной надеждой или радостью, или злой тишины, словно бы говорящей: “Ну, показывай, чего ты там можешь!”. Эта тишина была тишиной ожидания, тишиной почти священной. Яна была так потрясена этим, что начала петь, чтобы оборвать это молчание.

После того, как она одолела первые две строки, сам процесс пения начал доставлять ей удовольствие — хотя получить подлинное удовольствие от этой песни она навряд ли смогла бы. Может быть, когда-нибудь наступит тот день, о котором говорил Шон, — день, когда она будет слагать песни с радостью...

Меня послали сюда умирать — сюда, где живут снега,
Где воды живут, где звери живут, где трава и деревья живут,
Где живете вы. И теперь живу я.

Она пропела последние слова, прежде чем поняла, что только что добавила их к песне.

Лонсиана и Пабло подошли к ней, взяли ее за руки и поднесли ее руки к своим мокрым от слез щекам. И дети Онделаси со смущенными улыбками подходили к ней, чтобы тоже коснуться ее рук.

Раздались голоса, хвалившие ее песню; только тогда Яна смогла подняться со своего места без посторонней помощи.

Банни подвел к стулу Диего. Сейчас молодой человек смотрел по-новому — упорно и твердо; такого в нем раньше не было. Он постепенно становился мужчиной, а то, что произошло в Проходе Мак-Ги, закалило его.

— Это Диего Метаксос, который был вместе со мной в Проходе Мак-Ги и рисковал своей жизнью, чтобы спасти меня, — сказала Банни, пожимая руку Диего. — У него есть песня, которую должны слышать все.

Диего запрокинул голову, прикрыл глаза и положил руки на бедра, ногами зацепившись за нижнюю перекладину стула.

Глубоко Место Единения,
Где теплы и туман, и камень, и лед
Теплотою того, что больше, чем дружба,
Больше любви материнской
И отцовской любви,
Теплотой восприятия и понимания.
Наше сокровище — Место Единения.
Это наше место, наш дом, наш дом...

Его баритон поднялся до самых высоких своих нот и стал громче и сильнее, когда он повторял последнюю фразу. Потом тон Диего изменился: теперь он говорил, как рассказчик, который вынужден говорить правду, тревожащую и ранящую его:

Есть другие, не верящие, что это место
Наше и нашим было с тех пор,
Как мужчины и женщины пришли сюда.
Когда-то они были с нами и знали Единение.
Но они ушли и познали многое
О зле и своекорыстии, жадности, небрежении, безразличии,
О том, как искать себя, помогать себе — и жить для себя.
Для себя.
Со знанием тех вещей, что сковывают, ранят и скрывают,
Они возвратились, чтоб во зло обратить то, что было добром.

И снова его голос изменился: теперь в нем звучала горечь, от которой Яну охватил озноб, горечь, которая передавалась его слушателям.

Зачем красть то, что наше, чтобы оно принадлежало
Только одному?
Зачем во времена тревог лишать многих Единения,
Надежды и мира?
Зачем хоронить правду?
Зачем хоронить планету заживо?

Эти слова вызвали у слушателей судорожный вздох ужаса, но Диего продолжал: