Планета призраков

И политики, и литераторы, большей частью и ученые (правда, далеко не все) стали зависеть от «общественного мнения», то бишь от толпы. В предшествующие столетия такого в обычае не было. Политик (министр или иной официальный деятель) зависел сугубо от воли монарха. Монархи попадались разные: умные и не особенно, добрые и свирепые, не говоря уж об откровенных безумцах, какие тоже на тронах попадались. Частенько министерская деятельность была сплошной лотереей: сиди и гадай, то ли наградят поместьем или золотом, то ли потащат к тому архитектурному сооружению, которое по причуде создателя украшено веревкой с петелькой. Служба, одним словом, не сахар. Однако у меня есть стойкое убеждение, что политик, всецело зависящий от пресловутого «общественного мнения», в сто раз более жалок, бесправен и подвержен многочисленным профессиональным маниям, нежели тот, что зависел исключительно от одной-единственной особы – коронованной. Сравните блестящих деятелей века девятнадцатого, министров при монархах: Нессельроде, Бисмарка, Дизраэли, Меттерниха, Кавура, Победоносцева с политиками века двадцатого, вынужденными марионетками… ох ты, да не побоимся этого слова, черни. Сравнение будет безусловно не в пользу двадцатого столетия.

Литераторы тоже в полной мере ощутили на себе диктат «общественного мнения», как раз ставшего чертовски «прогрессивным». И оказывалось, что образованщина-толпа сплошь и рядом превозносит труженика пера не за талант, а за «правильные» убеждения. Достаточно вспомнить, как расейская интеллигенция форменный образом травила замечательнейшего писателя Лескова – реакционер, мракобес, революционному порыву нисколечко не сочувствует, мало того, нигилистов в карикатурном виде в своих опусах представляет! Впрочем, в заграницах обстояло не лучше – реки помоев «прогрессивно мыслящая» английская образованщина вылила на Киплинга…

Ученым приходилось, конечно, чуточку легче. Математики, к примеру, нисколечко не зависели от «общественного мнения» – потому что в их работе с маху не разберешься, очень уж замысловатые закорючки чертят, во-первых; а во-вторых, совершенно не нуждаются в «поддержке» толпы, решая свои проблемы исключительно промеж себя. Да и писания их ужасно скучны и неинтересны.

Другое дело – гуманитарии. Эти сами сплошь и рядом апеллировали к общественному мнению – поскольку, надо полагать, чувствовали себя довольно неуверенно: если, например, у мистера Дарвина (о чем подробнее ниже) не было ни единого серьезного аргумента в пользу своих теоретических умствований, что тут оставалось делать. Да, не мудрствуя, обращаться к «прогрессивной аудитории», выставляя себя борцом с консерваторами и попами.

Но тут таилась еще одна ловушка… «Общественное мнение», не ограничиваясь смиренной ролью хора в древнегреческой трагедии, исправно комментировавшего происходящее на сцене, стало лезть в дела научные, высказывая свое мнение с жутким апломбом. Это было, в принципе, логично и объяснимо: если ученый недвусмысленно просит поддержки у толпы, та в конце концов решит, что и она вправе судить и рядить…

Так что положение создалось пикантное: с одной стороны, ученые нуждались в поддержке «общественного мнения», как наркоманы в дозе, с другой – брезгливо морщились, вынужденные то и дело внимать рассуждениям «непрофессионалов». Выхода из этого тупика не усматривалось никакого. В результате ученый мир еще более ожесточился, еще сильнее стал практиковать те самые «жреческие» тенденции: мы одни можем толковать Высшее Знание, поскольку обладаем волшебными «методами», а вы, невежды, извольте почтительно слушать…

Вдобавок навалилась еще одна беда: в связи с техническим и общественным «прогрессом» началась централизация науки. Во многих странах образовались Академии наук, очень быстро ставшие то ли своеобразными «министерствами», то ли, уж простите за хамство, «сходняком авторитетов» вроде мафии, чьи решения рядовые члены просто-таки обязаны выполнять со всем прилежанием…

Ученый прежних времен обладал своего рода «автономностью» наподобие автономии подводной лодки, нешуточной независимостью, что вряд ли шло во вред процессу научного познания. С укреплением академий, с развитием средств массовой информации как-то незаметно сложилась общность с красивым названием «ученый мир» либо «научное сообщество». Названия красивые, но сути дела совершенно не отражают, потому что все обстоит гораздо печальнее. Сложилась некая каста, которая форменным образом принуждает своих членов передвигаться буквально «по половице». Это Галилео Галилей мог преспокойно проводить эксперименты по сбрасыванию железных шаров с башни на территории Италии, и его современникам, а также коллегам дико было бы даже подумать, что настроенные против подобных экспериментов ученые мужи Швеции или Баварии могут устроить молодому исследователю кучу серьезных неприятностей…