Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья

Полозов сделал паузу, поставил на маленький столик с причудливыми ножками стеклянную колбу, в которой еще оставалось немного манговой водки. Пластинка кончилась, но ее никто не переворачивает. Игла патефона с шипением царапает внутренний край винила. Ратха погружена в свои мысли.

— Думаю, скоро я смогу вам кое-что продемонстрировать, — сказал профессор и качнул головой в сторону двери, ведущей в лабораторию. Она закрыта, как всегда. Никому из нас еще не удавалось побывать за этой дверью. В общине ходят слухи, что Полозов никого не приглашает в лабораторию, потому что там ничего нет, кроме пары пробирок и нескольких тощих мышей, которые умирают от голода, а вовсе не в результате экспериментов во славу науки. Многие считают, что профессор специально придумал всю эту историю с геном агрессии, чтобы придать себе значимость и получать привилегии в общине. Вместе с тем Хлоя слишком рациональна, чтобы выбрасывать деньги на ветер. Наверняка Полозов время от времени отчитывается о проделанной работе. Определенно Хлоя и Дэниел бывают здесь…

* * *

Меня разбудил душераздирающий вопль. Крик доносится из леса, и можно подумать, что кого-то убивают или насилуют. Несколько секунд я вглядываюсь в темные очертания комнаты. Первые лучи рассвета упали на белые простыни, превратив их в розовые, и медленно ползут по руке Канты, которая лежит рядом со мной. Канта спокойно спит и не слышит ужасных криков.

— Й-а-а-а, й-а-а, й-а-а-а-а-а! — доносится из непроходимой чащи. Еще пару секунд мне понадобилось, чтобы понять, что кричит Крези Берд — Сумасшедшая Птица. Конечно, у орнитологов есть свое название этой маленькой длиннохвостой истерички, но здесь ее называют только так. Этот крик очень напоминает женский в момент приближающегося оргазма. Однако у птицы он какой-то неискренний. Крези Берд вполне может составить конкуренцию немецким порноактрисам. Орет длиннохвостая каждое утро в одно и то же время — с первыми лучами солнца. Начинает всегда с низкого контральто, затем, по нарастающей, переходит в меццо-сопрано и заканчивает высоким драматическим сопрано, выворачивая мои барабанные перепонки наизнанку. Затем цикл повторяется, как мелодия шарманки, пока Сумасшедшая Птица не будит все вокруг. Дикий лес оживает, наполняется рыком зверей, щебетом птиц, криками обезьян, кваканьем огромных жаб и множеством звуков, ни на что не похожих, которые существуют только в дикорастущем индийском лесу. Наконец всё сливается в общую какофонию. За те пару месяцев, что мы живем здесь, я так и не привык к этим природным концертам, и каждое утро вздрагиваю от воплей Крези Берд, возвращающей меня из мира снов в мир реальный. Впрочем, во всем есть свои плюсы — будильника у нас с Кантой все равно нет, а орет птица именно тогда, когда пора вставать.

Целую Канту в мочку уха, она открывает глаза, улыбается.

Рассвет община встречает вместе. Каждый день начинается с коллективной медитации. С первыми лучами солнца санвилльцы выползают из своих тростниковых хижин, спускаются с «птичьих» домов, раскиданных по деревьям, и устремляются к Серебряному Эллипсу. Это сооружение напоминает летающую тарелку и находится чуть в стороне от леса и остальных построек. Место для возведения Эллипса указала санвилльцам Мать Шанти. Оно привиделось ей во время медитации, как и сам Эллипс.

Огромная серебристая «тарелка» стоит на выжженной солнцем красной земле, словно готовясь сорваться в небо. Со всех сторон стекаются вереницы людей и исчезают в чреве Эллипса. Это напоминает приготовления к полету в Космос. Будто жители города Солнца разом решили улететь на другую планету.

Мы здороваемся со всеми, кто встречается на пути. Так здесь принято.

— С новым прекрасным днем! — отвечают нам люди, по большей части незнакомые.

Густой аромат жасмина и роз наполняет легкие райским нектаром. Глаза Канты светятся счастьем, и состояние это передается мне. Все сомнения, о которых я никогда не говорю Канте, улетучиваются с ее улыбкой. В такие моменты я убежден, что мы поступили правильно, приехав в Санвилль.

Серебряный Эллипс мерцает в утреннем мареве как голограмма. Его хочется потрогать, чтобы убедиться, что он существует.