Планета райского блаженства (сборник)

– Я бы так не сказал. Судя по тому, как ты расстроен, случилось и впрямь нечто из ряда вон. Думаю, каждый эпизод легко поддается рациональному объяснению, но вот все в совокупности, похоже, оказало на тебя не самое благоприятное воздействие…

Джордж снисходительно улыбнулся – будь я собакой, он потрепал бы меня по холке. И я умолк.

– Хочу кое-что добавить к своему рассказу, – произнес он. – Эту дату на газете я буду помнить до конца жизни, потому что тот день был для меня самым ужасным за всю войну. Восьмого декабря сорок первого года со станции метро «Глостер-роуд» отошел состав, полный измотанных людей, которым хотелось только одного: поскорее добраться до дому, согреться и уснуть. Отошел от той самой платформы, преодолел отрезок туннеля и вынырнул на открытом участке перед станцией «Хай-стрит» в Кенсингтоне. То, что произошло потом, нельзя назвать иначе как катастрофическим стечением обстоятельств. Налета не было. А бомба – упала. Наверное, немецкий пилот на обратном пути сбросил наугад неизрасходованный боеприпас. Фугаска, причем мощная. Она упала прямо на поезд, и сто двенадцать человек погибли в одно мгновение. Где были живые люди, там только рваное мясо и раздробленные кости.

Тут Джордж умолк; я тоже не раскрывал рта. Мы как-то забываем, насколько плохо обстояли в ту пору наши дела, и вспоминать лишний раз не хочется. Наконец я кашлянул и заговорил:

– Конечно, я понимаю, что ты почувствовал. Этот поезд спустя столько лет напомнил тебе тот, тогдашний. Все более чем ясно.

– Ошибаешься, все более чем странно. Ведь ты знаешь не все. Тогда, в декабре сорок первого, я опоздал на поезд, на тот самый, которым ездил каждую ночь. Подскочил, когда двери уже закрылись, подергал их, но без толку. Так и стоял, злой как черт, и смотрел вслед ушедшему составу. Я все еще был на платформе, когда рвануло, из туннеля хлынуло адское пламя и ударная волна сшибла меня с ног.

Да, я опоздал на тот поезд. Но ответь, неужели он ждал меня все эти годы? Каждую ночь, в тот же час? Означает ли это, что я должен быть уехать на нем, вместе с остальными? И если бы вчера я не вырвался из вагона, что стало бы со мной?

Мир на волоске Перевод Ольги Полей

Тест номер 1937 подходил к концу, когда раздались первые взрывы. Вначале приглушенный рокот, затем громче – бабах! – так, что задрожали оконные стекла. Из четверых находившихся в лаборатории только Джон Барони поднял голову, и между бровей пролегла резкая тревожная складка. Он оглянулся на остальных. Доктор Штайнгрумер стоял у пульта управления, Люси Каваи помогала ему с настройками, а молодой Сэнди Льюис записывал результаты теста в отрывном блокноте. Напрасно Джон пытался успокоить себя мыслью о том, что коллеги невозмутимы и сосредоточенны. Слишком часто он слышал эти звуки в былые дни и знал, что они означают. Негромким голосом он проговорил:

– Это не гром… Это мощная взрывчатка.

Один за другим коллеги повернули к нему головы; все лица были растерянными и недоверчивыми. Объяснить он не успел, но в следующую секунду все стало ясно и так. Послышался тонкий протяжный вой; вначале отдаленный, он звучал все громче. Джон узнал его, и сразу в животе возникла знакомая тяжесть; но он тотчас понял, что упадет не слишком близко. Раздался взрыв, и кампус за окном на секунду словно осветило дневное солнце. Затем налетела взрывная волна, зазвенели разбитые стекла. Сэнди и доктор Штайнгрумер вздрогнули, а у Люси вырвался вскрик.

А потом раздался телефонный звонок, заглушив все еще слышавшийся вдалеке рокот бомбардировщика. Джон пошел к телефону, а все остальные подбежали к окну.

Разговор был коротким, и звонивший сразу же отключился. Джон медленно повесил трубку и попытался вникнуть в смысл происходящего. В общем-то, понять его было нетрудно, но он никак не укладывался в голове. Напрашивающийся вывод не радовал. Оборвав свою мысль, Джон крикнул:

– Сэнди, это тебя. Не представились, только спросили, здесь ты или нет. Я ответил, мне сказали: «На базу по тревоге, срочно!» – и повесили трубку.

Все понимали, что это значит. Сэнди был пилотом национальной гвардии. Когда он схватил куртку и выбежал за дверь, всем стало ясно: это не учебная тревога, не маневры. Только после того, как захлопнулась дверь, Джон сообразил, что зря не посоветовал ему быть осторожнее. Грохот доносился как раз со стороны аэродрома.

– Радио, – сказал доктор Штайнгрумер. – Нужно узнать, что происходит.

Он включил приемник, покрутил ручку настройки. Слышались только шум несущих волн и помехи.

– Сломалось, – произнесла Люси без уверенности.

Джон высказал вслух то, о чем со страхом думали все:

– Приемник в порядке, дело наверняка в радиостанциях – ни одна не работает. Похоже, это война. Стрельба на аэродроме, национальная гвардия поднята по тревоге, радио… По-моему, это единственно возможное объяснение.

В его голосе не слышалось волнения – просто мрачная констатация факта. Речь человека, не понаслышке знающего, что такое война и смерть.

– Это… русские? – Голос у Люси был тихий, но в нем звучал страх.