Планета Шекспира

«Рискуя показаться каким-нибудь напыщенным и безмозглым „патриотом“, — ответил ученый, — я все же могу сказать: мрачно, но величественно.»

«Ничто из этого не указывает нам путь, — сказал монах. — Собираемся ли мы прожить еще тысячелетие, как три раздельных, эгоистичных, самодостаточных личности или же мы отдадим себя за шанс стать чем-то еще? Не знаю, чем может быть это что-то, может быть оно будет равным вселенной, может быть — само будет вселенной или же чем-либо меньшим. В самом худшем случае, я думаю — свободным сознанием, отъединенным от времени и пространства, способным переместиться куда угодно, а может быть и когда угодно, куда мы пожелаем, не говоря уже обо всем остальном; поднявшимся над ограничениями, наложенными на нашу плоть.»

«Ты нас недооцениваешь, — сказал ученый. — Мы провели в нашем теперешнем состоянии только тысячелетие. Дай нам еще тысячу лет, дай нам еще десять тысячелетий…»

«Но это будет нам чего-то стоить, — сказала гранд-дама. — Это не придет задаром. Какую цену бы, предложили вы, сэр Монах, за это?»

«Мой страх, — ответил монах, — Я отдаю свой страх и буду рад этому. Это не цена. Но это все, что у меня есть. Все что я могу предложить.»

«А я — свою стервозную гордыню, а наш мастер Ученый — свой эгоизм. Ученый, отдадите свой эгоизм?»

«Это придет трудно, — сказал ученый. — Может быть, наступит время, когда я не буду нуждаться в своем эгоизме.»

«Ну, — сказал монах, — у нас есть еще Пруд и божий час. Может быть они дадут нам моральную поддержку, а может быть, и какой-нибудь стимул — даже если это будет стимул убраться от них подальше.»

«Я думаю, — сказала гранд-дама, — что мы в конце концов так и сделаем. Не уберемся, как вы говорите, от кого-то подальше. Я думаю, что в конце концов, то, чего мы хотим — убраться от себя. Мы скоро так устанем от собственных крошечных „я“, что будем рады слиться с двумя другими. И может быть, мы в конце концов достигнем того благословенного состояния, когда у нас вовсе не будет „я“.»

31

Никодимус ждал возле угасшего костра, когда Хортон вернулся от Пруда. Робот упаковал тюки и сверху на них лежал томик Шекспира. Хортон заботливо опустил кувшин, оперев его на тюки.

— Хотите взять еще чего-нибудь? — спросил Никодимус.

Хортон покачал головой.

— Книга и кувшин, — ответил он. — По-моему, это все. Керамика, которую собирал Шекспир, ничего не стоит в создавшемся положении. Не больше, чем сувениры. Когда-нибудь сюда явится кто-то еще, люди или же нет, и они предпримут изучение города. Люди, более чем вероятно. По временам кажется, что наш вид имеет почти фатальную привязанность к прошлому.

— Я могу нести оба тюка, — сказал Никодимус, — и книгу тоже. Несите этот кувшин, вам нельзя себя обременять.

Хортон ухмыльнулся.

— Я страшно боюсь где-нибудь по дороге за что-нибудь зацепиться. Я не могу этого позволить. Я взял Пруд под опеку и не могу допустить, чтобы с ним что-нибудь случилось.

Никодимус сощурился на кувшин.

— У вас там его не много.

— Достаточно, вероятно, пузырька, пригоршни его было бы вполне достаточно.

— Я не совсем понимаю, зачем все это, — заметил Никодимус.

— Я тоже, — ответил Хортон, — кроме того у меня чувство, будто я несу кувшин друга, а там, в завывающей дикости космоса, человек не может просить ничего большего.

Никодимус встал с кучи хвороста, на которой сидел.

— Берите кувшин, — сказал он, — а я взвалю на себя остальное. Больше нас здесь ничего не держит.

Хортон даже не двинулся, чтобы взять кувшин. Он стоял там, где и был, и не спеша оглядывался.

— Я чувствую, что мне этого не хочется, — сказал он. — Словно осталось еще, что-то сделать.

— Вам недостает Элейны, — сказал Никодимус. — Славно было бы, будь она с вами.

— И это тоже, — согласился Хортон. — Да, мне ее недостает. Трудно было стоять и смотреть, как она уходит в тоннель. И кроме того, есть он, — Хортон указал на череп, висящий над дверью.

— Мы не можем его забрать, — сказал Никодимус. — Этот череп рассыпется от прикосновения. Он и там-то провисит не долго. Когда-нибудь подует ветер…

— Я не это имел в виду, — сказал Хортон. — Он был здесь один так долго. А теперь мы снова оставляем его в одиночестве.

— Плотоядец остался здесь, — сказал Никодимус.

Хортон с облегчением согласился:

— Верно. Об этом я не подумал.

Он нагнулся и поднял кувшин, заботливо прижав его к груди. Никодимус взвалил на спину тюки и сунул под мышку книгу. Повернувшись, он направился вниз по тропе; Хортон последовал за ним.

У поворота Хортон повернулся и посмотрел назад, на греческий домик. Хорошенько ухвативши кувшин рукой, он поднял другую прощальным жестом.

Прощай, сказал он без слов, мысленно. Прощай, старый штормовой альбатрос — храбрец, безумец, затерянный.

Быть может, то была игра бликов света. А может что-то еще.

Но в любом случае, как бы то ни было — Шекспир подмигнул ему со своей позиции над дверью.