Планета Шекспира

Он мог бы стать аббатом, подумалось ему с волной нарастающей гордости, а может быть, и более, чем аббатом. И когда он осознал эту гордость, то предпринял не более нежели символическое усилие, чтобы ее подавить. Ибо гордость, подумал он, гордость и, в конце концов, честность было все, что у него осталось. Когда Бог призвал аббата, ему стало известно разными тонкими способами, что он мог бы суметь стать новым аббатом. Но внезапно испугавшись снова, на этот раз уже поста и ответственности, он обратился с прошением остаться при своей простой келье и простых обязонностях, и, поскольку в ордене его ставили очень высоко, прошение было удовлетворено. Хотя, думая об этом теперь, после обретения честности, он позволил себе подозрение, которому не давал прежде прорваться наружу. Оно было таково: возможно, его прошение было удовлетворено не оттого, что в ордене его ставили высоко, но потому, что орден, зная его слишком хорошо, понимал, каким плохим аббатом он стал бы? С точки зрения благоприятствия общественного мнения, назначение его могло быть позволено ради сопутствующего ему признания, и не был ли орден поставлен в такое положение, что чувствовал себя вынужденным, по крайней мере, сделать предложение? И не вздохнула ли братия от всего сердца с облегчением, когда это предложение было отклонено?

Страх, подумал он – человек, всю жизнь преследуемый страхом, если не страхом смерти, так страхом перед жизнью. Может быть, в конце концов, в страхе и не было нужды. Может быть, после всей его боязливости выясниться, что бояться по-настоящему было нечего. Больше чем вероятно, все дело в его собственной непригодности и недопонимании – что же заставляет его бояться.

«Я думаю, как человек из плоти и крови, – сказал он себе, – а не как бестелесный мозг. Плоть еще крепко держится за меня, кости еще не растворились».

Ученый все еще говорил.

«В особенности мы должны воздержаться, – говорил он, – от машинального представления этого явления чем-либо, обладающим мистическими или спиритуальными качествами».

«Этн и была всего лишь одна из таких простых вещей», – подтвердила гранд-дама, довольная, что это, наконец, решилось.

«Мы твердо должны придерживаться сознания, – сказал ученый, – что простых вещей во вселенной нет. Нельзя безнаказанно отбросить ни одно происшествие. Во всем, что происходит, всегда есть цель. Всегда есть причина – можете быть уверены, – а в должное время проявится и следствие».

«Хотел бы я быть таким же уверенным, как вы», – сказал монах.

«А я бы хотела, – сказала гранд-дама, – чтобы мы вовсе не приземлялись на этой планете».

7

– Вы должны подкрепиться, – сказал Никодимус. – Не надо слишком много есть. Супу, ломтик жаркого, половину картофелины. Вам надо понять, что ваш желудок сотни лет пребывал в бездействии. Замороженным, конечно, и не подверженным порче, но все-таки ему следует дать возможность вновь обрести тонус. За несколько дней вы восстановите привычку к питанию.

Хортон уставился на еду.

– Откуда ты взял такую провизию? – осведомился он. – Уж конечно, она не привезена с Земли.

– Я и забыл, – скеазал Никодимус. – Вы, конечно, не знаете. У нас на борту самая эффективная модель преобразователя материи из тех, что были произведены ко времени нашего отбытия.

– Ты хочешь сказать, что это просто лопата какого-нибудь песка?

– Ну, не совсем так. Это не настолько уж просто. Однако, общее представление у вас верное.

– Подожди-ка минутку, – сказал Хортон. – Есть в этом что-то очень неправильное. Я не помню никаких преобразователей материи. О них, конечно, поговаривали, и была вроде некоторая надежда, что можно собрать такую штуку, но и по самым лучшим моим воспоминаниям…

– Есть некоторые вещи, сэр, – довольно поспешно прооизнес Никодимус, – с которыми вас не ознакомили. Одна из них состоит в том, что после того, как вас ввели в анабиоз, мы отбыли не сразу.

– Ты хочешь сказать, была какая-то задержка?

– Ну… да. Чтобы быть точным, довольно большая задержка.

– Христа ради, да не будь ты таким таинственным. Насколько долгая?

– Ну, лет пятьдесят или около того.

– Пятьдесят лет! Почему же пятьдесят лет? Зачем было погружать нас в анабиоз, а потом выжидать пятьдесят лет?

– Настоящей потребности спешить не было, – ответил Никодимус. – Срок всего проекта оценивался таким обширным – пара сотен лет или, может быть, несколько больше, пока Корабль вернется со сведениями о пригодной для жизни планете, – что задержка в пятьдесят лет не казалась чрезмерной, если за такой срок можно было приобрести некоторые системы, которые дали бы побольше шансов на успех.

– Как преобразователь материи, например?

– Да, это одна из таких вещей. Конечно, не абсолютно необходимая, но удобная и прибавляющая известный запас прочности. И что более важно, могли быть выработаны некоторые особенности корабельного устройства, которые бы…

– И они были выработаны?

– Большей частью, да, – ответил Никодимус.